крик звереныша, которому инстинкт подсказывает: нельзя погибнуть! — и этот крик станет тем знаком, с которого человек будет вести отсчет себя самого. И потому всю жизнь его будет преследовать тяжкий синдром; он возник из ничего — и потому даже в относительно зрелые годы он не сможет преодолеть мучительную тягу к зеркалу, в которое может вглядываться часами, пытаясь понять, кто он такой и откуда взялся… Числящийся по бумагам сиротой, он никогда себя таковым не ощущал: даже сирота имеет начало, понимает, что где-то когда-то жили люди, произведшие его на свет, — а подкидыш лишен даже этой хрупкой опоры; его произвели на свет ночь, сырой от дождя и жесткий порог какого-то чужого дома и собственный истошный крик… Люди добрые отнесут его в приют, и он станет повторять путь диккенсовского мальчика — с поправкой на местный колорит; и не раз и не два позавидует своему литературному братцу: в старой доброй Англии детей не заставляли сутками стоять в холодном коридоре за малейшую провинность… Однажды этот мальчик решит убежать из детского дома — это решение он примет после того, как воспитатель едва не убил его; дело было в столовке, где воспитатели, нажравшись до икоты из детского котла, приступили к развлечениям: им бывало скучно коротать время просто так. Один из них взял мальчика за ноги и стал крутить над головой, предупредив зрителей, что сейчас этого щенка он шмякнет башкой о стенку… Наверное, он так бы и поступил, но у мальчика пошла кровь из носа, и воспитатель просто швырнул его на пол. Он убежал и некоторое время жил на свободе: воровал, побирался; перезимовал на чердаках, весной его поймал милиционер, привел в отделение; мальчику очень повезло, что милиционер был в валенках. В валенках не так больно — милиционер бил его ногами в живот, чтобы не сбегал впредь. За время отсутствия мальчика в детском доме произошли перемены — появился новый воспитатель, дети дали ему прозвище дядя Степа — он был очень высокий, длиннорукий, огромный. Дядя Степа был по профессии строителем; казалось странным, что человек с такой хорошей профессией поменял стройку на ночные дежурства в детдоме — однако недолго так казалось: дядя Степа уводил по ночам мальчиков в туалет и насиловал; не избежал этой участи и мальчик, похожий на Оливера Твиста. Он изнасиловал много детей; слухи о его наклонностях просочились за стены дома, и дядя Степа исчез, его убрали, а дело тихо замяли. Летом мальчик убежал опять — он не хотел попасть в психушку. Перед каникулами детей сортировали: кого послать в пионерлагерь, а кого в психушку; путевок в общество пионеров было раз-два и обчелся — зато психушка принимала всех желающих. Приятель рассказывал мальчику: там три раза в день делают уколы, после которых не можешь ни сесть, ни встать, и мозги делаются каменные. Мальчик опять убежал. Погулял недолго. Через неделю после побега он побирался у гостиницы, клянчив у людей жвачку, и вдруг почувствовал на плече чью-то твердую руку. Человек был не в форме милиционера — это обстоятельство мальчика успокоило. Человек отвел мальчика домой, ногами в живот бить не стал — вымыл в ванне, накормил, уложил в постель. Мальчик решил, что немного поживет здесь, а потом, конечно, убежит, но на третий день человек его куда-то повез на электричке. Они приехали к деревянным строениям, возле которых бродили люди с ружьями. К его попечителю все здесь относились подчеркнуто уважительно и называли его Дед. Дед ушел в дом и вернулся с ружьем. Потом он долго стоял на краю поляны, наконец крикнул: 'Дай!' — и два раза выстрелил; мальчик видел, как взорвались тарелочки, летящие высоко над землей… И понял, что от Деда не уйдет. Он научится так же стрелять, а потом вернется в детский дом — с ружьем… Дед оказался тренером по стрелковому спорту; мальчик стал жить в его квартире, пошел в нормальную школу, Дед вечерами просиживал с ним за столом, помогал с уроками, и через год они 'подтянулись' до нормального уровня. На среднем уровне мальчик и продолжал учиться. На стрельбище он прогрессировал куда быстрее, чем в классе: стрелял все лучше и лучше, выполнял нормативы, 'рос'. Так и вырос в мастера спорта. Наверное, это обстоятельство и сыграло роль в дальнейшем образовании — его буквально за уши протащили в институт связи; учился он средненько, массу времени отнимали разъезды и тренировки, но диплом он все-таки получил. Спортивная его карьера оборвалась резко и — как говорили коллеги — бессмысленно. Умер Дед. Он вдруг почувствовал, что не в состоянии поехать на стрельбище. Его пытались вернуть — уговорами и даже силком: привозили, выталкивали на огневой рубеж — но он уходил. В конце концов ушел совсем. На спорте он поставил крест, надо было работать, впрягаться в какое-нибудь дело… Года четыре назад к нему пришел человек; сказал, что наслышан о его снайперских талантах и предложил, как он выразился, выполнить штучную, 'ручную' работу. Не вполне понимая, чего от него хотят, он согласился продолжить разговор в ресторане, закрытом для посторонней публики; они сидели за столиком, вкусно ели — вдруг работодатель напрягся и, глядя в тарелку, тихо сказал: 'Вот этот человек'. Он обернулся: в зал входили четверо; трое явно эскортировали четвертого… С трудом, но все-таки можно было в нем узнать — дядю Степу… Ну, вот и вся история, а теперь вставайте, девушка, уходите — уже два часа ночи, вам пора домой.
– Нет, Зина, никуда я не пойду.
Буду лежать, глядеть в потолок — здесь моя суверенная территория; пусть нивы повыгорели, вишневые сады порублены на дрова, а дом сгорел — ничего, будем жить. Сложим новый дом, сложим печь — это перво-наперво: зима обещает быть свирепой, и очень важно, чтобы в доме было тепло; а что закрома пусты — это не беда, нам не привыкать; засыпят нас снега, будем лежать, слушать потрескивание лучины и греться теплом: ты — моим, я — твоим, иди, подвинься ближе, обними меня и помолчи. Нет, еще не весна, не оттепельная вода пролилась на подушку, это я просто плачу.
9
Я ни разу в жизни не стрелял в людей, говорил он в темноте, ни разу; это — не люди; я долго ходил вокруг каждого из них, присматривался — нет, это не люди. Кабаны, говоришь? Пожалуй, дикие свиньи — на них столько крови на каждом, что им не отмыться… Да, заказ на них мне оформляли точно такие скоты. Что ж, таковы у нас законы охоты. Но те четверо получили то, что заслуживали. В стрелковом спорте есть такая дисциплина, называется 'Бегущий кабан': мишень быстро движется в створе тира, и ты должен успеть с ней разобраться, пока 'кабан бежит'; все как в жизни, с той лишь разницей, что в жизни тебя могут поддеть клыками… От последнего 'заказа', говорил Зина, я думал отказаться: этот седовласый кабан ничуть не хуже и не лучше других; но перед поездкой за город на площадку для пейнбола я кое-что выяснил… Он педик. Черт с ним, это его проблемы. Но он оказался педиком с причудами: разнообразия ради он иногда покупал детей. Как покупал? Да очень просто — сейчас масса беспризорных пацанов шляется повсюду. Ему их отлавливали. Я знаю, как это выглядит, и потому там, на опушке, он перестал быть для меня живым человеком… Когда он поднялся, я видел перед собой только плоскую мишень. Мне стало не по себе…
– Они же убьют тебя!
Нет, спокойно возражал он, они меня не тронут. Инстинкт, толкающий поддеть клыками кабана из соседнего стада, в них неистребим, он в них живет настолько же естественно, как инстинкт продолжения кабаньего рода. И, значит, они меня не тронут. Пока… Пока есть потребность в штучной ручной работе. Я им необходим. Им без меня пока не обойтись. Снайпер — это не более чем профессия в длинном ряду рыночных профессий; не совсем обычная, редкая профессия — однако без нее наш капитализм пока существовать не может.
Я поднялась засветло, осторожно выбралась из постели и босиком, на цыпочках, совершила разбойный рейд по квартире.
Зеркала, которые можно было снять со стен, тумбочек, столов, я спрятала в шкаф, встроенный в стенку в прихожей.
Сварила кофе, села на кухне; смотрела в окно, как ночь медленно перетекает в утро.
Он сразу заметил пропажу.
– Теперь будешь смотреться — в меня, — сказала я.
Зина усмехнулся и сокрушенно покачал головой: пусти девушку в дом… За завтраком он вдруг спросил: а как у нас там дела, в Доме с башенкой? Я сходила в прихожую, принесла куртку, достала из кармана листок из Варвариного блокнота, еще раз отчеркнула нужную строку ногтем.
– Это уже похоже на правду, — задумчиво произнес Зина. — Тут должен быть замешан кто-то солидный. Тебе что-нибудь известно про эту фирму?
– Все. И — ничего.
– Хороший ответ…
