дала жизнь.
И значит, ты состоялся.
Ни на шаг за эти две недели я не приблизилась к тому, чтобы состояться. Книгу не написала, дерево не посадила, ребенка не родила. Несколько раз съездила по коммерческим нуждам на вокзал. Спекуляция принесла кое-какой доход — достаточный, чтобы поддержать силы, спокойно коротать время за рабочим столом в библиотеке и не особенно расстраиваться, что третий месяц не платят зарплату. Телефон молчит, Заслуженный деятель телевизионных искусств хрипит и кашляет, отхаркивая время от времени едкое вещество культуры, в котором последнее время безраздельно господствуют какие-то мистические кампании, огромными тиражами штампующие свои заветные и самые надежные бумаги–
ДРУГИЕ-ТО АКЦИИ ЕСТЬ…
НО СЧАСТЛИВЫЕ — ТОЛЬКО ЭТИ,
ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ ПЕРВОМУ ВАУЧЕРНОМУ!
…прислушиваясь, я все думаю: народ у нас в самом деле полный идиот или только прикидывается?
Уик-энд внес разнообразие в череду однотонных дней; впечатление от поездки в троллейбусе оказалось настолько мощным, что я прямо с порога собралась потребовать у Варвары рюмку чего-нибудь крепкого.
Варвара позвонила в субботу и попеняла мне за то, что я давно не появлялась со своими 'сагами' — пришлось собираться в гости.
Мы знакомы давно, еще по университету. Все пять лет нашего ученичества Варвара выступала в каких-то изнурительно невзрачных темных нарядах, фасоном напоминавших школьную форму. Плотная, чуть выше среднего роста, с плоской грудью и увесистыми, чисто мужицкими руками, она плохо вписывалась в изысканное, утонченное факультетское общество; единственным ее богатством были волосы — роскошные, темно-русые, великолепного качества — они были заплетены в тяжелую косу; такую косу носила моя бабушка. Происходила она из далекого, темного, пахнущего дешевым портвейном района (кажется — Тушино), поступила в университет по рабоче-крестьянскому списку, имея трехлетний стаж работы на заводе; сколько я помню, она неизменно сидела на первом ряду в аудиториях, конспектировала, старательно догоняя нас, вчерашних школьниц: в знаниях, умении сносно выражаться на родном языке, манере держать себя; эти старания не были видны невооруженным глазом, однако они были — теперь я отдаю себе отчет в том, как ей, 'дочке поварихи и лекальщика', тяжко давалась эта наука.
После факультета она пристроилась в какой-то жиденькой отраслевой газетке — то ли лесной, то ли железнодорожной — и надолго исчезла из поля моего зрения. Выплыла Варвара на поверхность в ту славную пору, когда у нас тут все бурлило и клокотало: я увидела ее на телеэкране (мой 'Рекорд' тогда еще дышал). Она сильно изменилась. Слава богу, у нее хватило ума не трогать свои роскошные волосы и не уродовать их современной стрижкой. Перед камерой Варвара с угрюмым пафосом произносила что-то энергичное и непримиримое — 'наш верховный начальник пролез в президенты 'через форточку'! — я еще подивилась ее рабоче-крестьянскому бесстрашию; за такие лихие оценки можно было схлопотать. Как тут же выяснилось, она уже схлопотала — из газеты ее выгнали, так что вещала Варвара в качестве 'независимого' журналиста без места работы и оклада. Через год я встретила ее на митинге; дело было на Маяковке: сорвав глотку выкрикиванием проклятий в адрес какого-то верховного начальника — не помню, какого именно, — мы зашли ко мне в гости, выпили водки, смеха ради я разложила на столе свою Сагу 'О трактористах и механизаторах'.
От нечего делать в библиотеке я просматривала газеты и собирала в них всякие забавные случаи из советской жизни. Девять десятых этих историй почему-то касались именно трактористов и механизаторов — люди этих профессий оказались единственными представителями нашего народа, которые вели полнокровную жизнь и практически в каждом номере газеты что-то находили или откапывали в земле: кадушки со старыми монетами или керенками, бомбы, снаряды и другие боеприпасы времен войны, а также черепа древних людей. Так что коллекция этих историй у меня собралась очень внушительная.
С год назад она меня разыскала. Позвонила, мы потрепались о том о сем; Варвара вспомнила мои собирательские труды и предложила продолжить в том же духе — она теперь работает на радио, у нее прямой полночный эфир, ей необходимы для подпитки мозга, устающего продуцировать темы для многочасовой болтовни, своего рода дайджесты из самых разных областей жизни — все равно я 'задницу просиживаю в библиотеке' и могу стричь из газет всякие вкусные (так она выразилась) разности.
– Вкусные? — переспросила я.
– В целом ты действуй в жанре саги, — наставляла меня Варвара, — это у тебя хорошо получается, но при этом надо иметь в виду соображения 'вкусности'… Как бы это объяснить… — в трубке возникла пауза, потом что-то зашуршало.
– Ну вот хотя бы это, с телетайпа, Франс-Пресс передает, — Варвара что-то пробубнила себе под нос, потом выкрикнула: — Да! Слушай. 'Одна девушка в Центрально-Африканской республике в ходе нетрадиционных любовных утех откусила возлюбленному детородный орган' — представляешь, какой кайф!
Иной раз я туго соображаю. Это был именно тот случай.
– Как это? — простодушно поинтересовалась я.
Варвара ответила — глубоким стоном.
– А-а-а, — наконец сообразила я. — Понятно. Вкусности. Понятно.
Мой первый труд — 'Сага о чуме и холере', по оценке Варвары, имел большой успех. Я перемолола кучу газет за пару последних лет и составила подробнейшую антологию рецидива на просторах нашей Огненной Земли тех болезней, которыми мир переболел в эпоху средневековья и о которых узнает разве что за чтением исторических романов. Оказалось, что если свести вместе все короткие и явно эзоповым языком изложенные сообщения о холере, чуме, черной оспе, тифе и других дремучих хворях, то картина получается очень впечатляющая. Правда, у Варвары были неприятности: одного слушателя увезли на неотложке с микроинфарктом.
Следующую антологию — 'Сагу о Геенне огненной' — я старалась выполнить помягче, чтобы не травмировать психику аудитории. Я представила панораму пожаров; в самом деле: все кругом горит, дымит и полыхает — если сгорел дотла такой монстр, как КамАЗ, то что говорить о коммерческих ларьках, офисах, магазинах, складах, квартирах, кинотеатрах. Кто-то из публики долго и настойчиво стучал Варвариному начальству по телефону, и в результате ее на некоторое время разлучили с микрофоном — за нагнетание катастрофических настроений. Репрессии ее только взбодрили — она опять почувствовала себя в родной стихии 'борьбы за правду'.
– А то, мать их, хуже прежних стали давить! — высказалась она о своем демократическом начальстве. — Ничего… Правду не зароешь! — и пожелала мне успехов в моих сокрушительных трудах.
В последнее время я работала сразу над двумя трудами: 'Сага о родных и близких' и 'Сага о том, что лучше быть бедным и живым, чем богатым и мертвым'.
Прихватив наброски, я отправилась проведать Варвару.
2
Варвара жила на Комсомольском. Вернее сказать, они: Варвара и ее муж — милый, тихий интеллигентный человек с землистого оттенка лицом, низкого роста и высокого положения; поженились они года три назад. Трудно сказать, чем уж Варвара приворожила этого далеко не последнего сотрудника МИДа — не исключено, что именно основательной комплекцией и рабоче-крестьянской прямолинейностью. Так или иначе, они составляют занятную живописную пару: щуплый узколицый чиновник (он по специальности синолог) и Варвара, которая всякую попытку мужа вставить слово поперек пресекает решительно и бескомпромиссно: 'Ты брось свои китайские штучки!'
Я немного припозднилась, уже вечерело. Минут двадцать пришлось ждать троллейбус. Наконец-то
