– К вам можно? Или мне подождать в приемной?
Музыка поднял на меня влажные воспаленные глаза, Панин тем временем налил.
– Ломоносов… — хриплым, загнанным в чрево голосом произнес Музыка. — Садись, помянем.
– Господи! — я тяжело опустилась на табуретку и указала взглядом на зеленую бутыль. — Что, по этому делу?
– Нет, — отрицательно качнул головой Панин.
Музыка коротко рассказал: попал под поезд, где-то у черта на рогах, в Солнцево. Что Ломоносов там делал — последние лет двадцать он никуда за пределы Агапова тупика не удалялся, это всем известно — непонятно.
Бедняга… Жил один-одинешенек на этом свете, не стало человека — никто и не вспомнит. Кроме нас… Ладно, пусть ему земля будет пухом!
– В том-то и дело, — буркнул Панин.
– В чем, — переспросила я.
В том-то и дело, пояснил Панин, что, оказывается, были родственники. Уже появлялись в РЭУ оформлять какие-то документы, связанные с правами на жилплощадь.
– Да не было у него никого! — выкрикнул Музыка. — Я-то знаю! Ни племянников, ни деверей. Жена была — да, давно. — Ну так и умерла она три года назад, мне Ломоносов сам говорил.
Музыка заплакал — ни с того ни с сего, без подготовки; лицо его было неподвижно — наверное, именно так, без всхлипов и стонов, льют иногда с тоски большие каменные слезы гигантские серые изваяния на острове Пасхи. Панин отвел его в комнату, уложил и вернулся к шахматному полю; двинул вперед свою пешку, вопросительно посмотрел на меня.
– Нет… Я сегодня разыгрываю глухую сицилианскую защиту. А ты решил поставить себе мат?
Он повертел стопку в пальцах, вернул ее на стол.
– Ладно, тайм-аут…
Он принял душ, поджарил яичницу, поковырял вилкой, есть не стал; спросил, как поживают мои комиксы.
А-а, комиксы, любимый жанр туземцев Огненной Земли… я немного о них забыла — влюбленность отвлекает, сам знаешь, милый мой друг детства.
– Давай-давай, трудись, не оставляй стараний, маэстро! — напутствовал меня на прощание Панин.
Не оставляю, милый друг, ладонь моя по-прежнему на лбу, а правая рука все что-то чертит на листе бумаги: профили и анфасы, кружочки, квадратики, ромбики, игрушечные домики с трубой, дымы в трубе, цветочные головки, собачьи мордочки, самолетики, пистолетики — бессмысленный набор фигур и контуров; однако законы жанра мне ведомы: придет момент, и рука вычертит на бумаге нужную фигуру, а Сергей Сергеевич Корсаков вытолкнет из меня какой-то пароль времени и эта реплика закончит композицию, установится в белом, напоминающем крошечное облачко, поле пустоты ('пузырь' — кажется, так называется графическое оформление пространства реплики), и к губам какого-то тайного пока для нас персонажа протянется похожий на бесконечно вытянутую запятую соединительный знак.
Я выглянула в окно. Стоял совершенно желтый вечер, беззвучный и бесшумный — такие прячет под своим подолом бабье лето.
2
В дневном небе не различимы Млечные Пути, однако они наверняка стояли на своем высоком месте, и высыпали на меня свою белую мелкую крупу. Что же это было? Да, первое инстинктивное желание: рвануться, бежать и скрыться в пещерах, а камням, падающим с неба, прокричать: падите на меня и сокройте меня!
Зина, наконец, позвонил, сказал, что вернулся, очень устал, сейчас заедет, и мы отправимся куда- нибудь 'проветриться'. Зная, что за этим 'проветриться' может скрываться бездна вариантов, я спросила совета относительно характера туалетов: мы на светский раут? или едем грабить банк? Он пробубнил что-то маловразумительное.
Он запаздывал, я решила подождать на улице.
Середина дня, в окрестных конторах обеденный перерыв. Хуже нет — ждать и догонять. Чтобы отвлечься, я принялась рассматривать публику. Девяносто процентов граждан выглядели 'фирмачами' — ну что ж, это не более чем оттиск того особого социального устройства, которое установилось в последние годы на Огненной Земле, где не осталось больше ни рабочих, ни крестьян, ни сдавленной этими тяжелыми классовыми глыбами 'прослойки'; теперь абсолютное большинство туземцев либо сотрудничает в фирмах, либо этими фирмами владеет.
Мое внимание привлекла женщина средних лет, в длинном кремовом кожаном плаще — упругая, энергичная походка, осанка, выражение лица говорили о что она из разряда тех, кто 'владеет'. Ни с того ни с сего она вскрикнула, взметнула руки — точно хотела вспорхнуть с тротуара — и медленно, закручиваясь винтом, стала оседать на асфальт.
Было впечатление — из нее что-то выпало.
Это был камень. Это был булыжник размером с кулак, гладкий и серый. Со всех сторон закричали. Я подтолкнула взгляд вбок через улицу — он едва не угодил под проносящуюся мимо красивую серую машину, напоминавшую в своем стремительном движении какую-то хищную рыбу. На спине у серой рыбины вздулось некое подобие нарыва. Автомобиль резко вильнул и правым бортом протаранил обрубок мощного тополя. На крыше его виднелась внушительная вмятина.
Кто-то прицельно метал камни — в людей и машины. Я подняла глаза и встретилась взглядом со снайпером. Он сидел на крыше четырехэтажного дома, уютно оседлав крохотную избушку чердачного выхода; у него было характерное заскорузлое лицо человека 'без определенного места жительства'. Да и одежда — засаленная солдатская шинель — выдавала в нем городского странника. Впрочем, от братьев по крови и образу жизни он разительно отличался — ясным, осмысленным, прохладным — с примесью надменности — взглядом. Прищурившись, он смотрел на меня; рука его опускалась в серый холщовый мешок, висевший на лямке через плечо.
Какой-то древний, первобытный дремучий инстинкт скомандовал мне:
– В пещеру! В ущелья гор!
Я кинулась в подъезд; в тот момент, когда дверь с грохотом встала на место (у нас в парадном очень тугая и звонкая пружина) мое пристанище сотряс жуткий удар.
Боевые действия на улице, похоже, разворачивались; слышался грохот обвалившегося стекла, чьи- то истошные вопли, визги тормозов, завывание сирен: то ли милицейских, то ли пожарных… Когда уличная какофония пошла на убыль, я рискнула приоткрыть дверь. Карета 'скорой помощи'; милицейские машины — две легковые и 'воронок', куда уже заталкивали камнеметателя. Собралась приличная толпа.
– Псих! — уверенно прокомментировал кто-то за моей спиной.
Голос принадлежал полнолицей женщине, явно относящейся к торговому сословию.
– Сомневаюсь! — возразила я, — во-первых, человек бродит по Агапову тупику и собирает в холщовую сумку камни, причем не все подряд, а только те, которые увесисты и хорошо ложатся в руку, во- вторых, он находит способ пробраться на чердак, выбирает оптимальную боевую позицию; в-третьих, я прекрасно помню его глаза. Сомневаюсь.
У нее были чудовищно вульгарные руки, украшенные двумя невероятных размеров кольцами, на изготовление которых ушло не меньше трети национальных запасов серебра Огненной Земли; серебро оплетало грязно-палевые, в мелкой коричневой искре, камни; наверное, она кормит с руки перепелок, и те вьют у нее на пальцах гнезда — именно два 'перепелиных яичка' лежали на ладони в серебряном густом мху; я слишком была шокирована, чтобы сопротивляться очередному рвотному позыву:
ВЫ ЗАНИМАЕТЕСЬ ОРГТЕХНИКОЙ,
АППАРАТУРОЙ, КУПЛЕЙ-ПРОДАЖЕЙ?..
