да пребудет с ним любовь Аллаха, поспешил навстречу дорогим гостям, дабы обеспечить их безопасность, и – о радость! – они уже недалеко от Иерусалима!
При этих словах последовал взмах руки, словно он давал сигнал прибывшим из далекого Егупца странникам торжественно вплыть в гостиную. Но никто не вплыл.
– О, они в надежном месте! – успокоил бедуин. – В надежном и безопасном. К сожалению, знаете ли... путевые расходы... опять же питание, ночлег...
– Сколько? – хриплым голосом спросил рав Гиллель.
– Гм... Если за каждую семью по двести пятьдесят английских фунтов, а за одиночек по сто... Вам, как я понимаю, богатые евреи со всего света деньги именно через Англию пересылают.
– Девять семей и пятнадцать одиночек – обреченно произнес рав Гиллель, вспомнив, как сам давал распоряжение найти всем вновь прибывающим временное пристанище в убогих гостиничках Старого города.
– Семнадцать, – уточнил гость.
– Но позвольте, – развел руками рав Гиллель, – должно было приехать пятнадцать ешиботников.
– И два турка-охранника. Они, кстати, очень мужественно обороняли своих подопечных – ни одного выстрела не сделали.
– А себе вы их оставить не хотите? – попытался улыбнуться рав Гиллель.
– Как можно? – возмутился бедуин. – Держать людей в заложниках?! Да мы их тотчас же отпустим! И они со спокойной душой явятся к каймакаму и скажут, что евреи отказались их выкупать. Представляете, что начнется?!
«Он не бедуин, – вдруг подумал рав Гиллель. – Его речь слишком культурна для речи бедуина. Но запах... Оседлые арабы все-таки чаще моются. Интересно, сколько дней он мучился, обходя баню стороной, чтобы сыграть эту роль».
– Итак...
– Итак, – подхватил гость, – четыре тысячи двести английских фунтов.
– Понятно, – сказал задумчиво рав Гиллель. – А через минуту после того, как вы исчезнете с деньгами, появятся наши странники, и выяснится, что никто их и не думал похищать, а просто вы их опередили...
Бедуин протянул ему листок веленевой бумаги, испещренный еврейскими буквами. Рав Гиллель тотчас же узнал почерк рава Йосефа Цейтлина, руководителя группы вновь прибывших. Известный далеко за пределами Малороссии раввин умолял срочно удовлетворить все требования бандитов и помочь пленникам, среди которых немало детей, как можно скорее выйти на свободу. Пока он читал, бедуин скорбно заметил:
– Хорошие люди. Жалко их. Горько будет, если с ними что-нибудь случится.
– Да никуда он не денется, клянусь бородой пророка! – кричал Махмуд Шукейри, бегая по комнатке с земляным полом.
Сквозь открытое окно виднелись старые кривые узловатые оливы, раскинувшие над плитами двора серебристо-пыльные шатры. Над ними время от времени, трепеща и свистя крыльями, проносились голуби. Вдали сквозь шарав{Знойный ветер, наносящий тонны мельчайших частичек песка.} прорисовывалась башня, увенчивающая мечеть, построенную на могиле еврейского пророка Шмуэля.
– У него действительно не было под рукой этих денег! Вот увидишь, принесут они эти фунты – все четыре тысячи и ни пфеннигом меньше.
– Пенсом, – поправил его сидящий в углу Харбони.
– Что-что?
– Пенсом, говорю, – повторил Омар Харбони. – В Англии – пенсы. Пфенниги в Германии.
– Там, говорят, в прошлом году новая монета введена – вроде как марка называется, – решил блеснуть эрудицией Шукейри.
– Совершенно верно, – кивнул его собеседник. – Марка. А в марке сто пфеннигов, только это не новая монета, она существовала и раньше. Просто с прошлого года она имеет хождение по всей Германской империи, заменив серебряные и золотые талеры, а также гульдены.
– Ну не скажи, – уточнил Шукейри. – Раньше на севере Германии действительно чеканили марку, но только серебряную, а теперь по всей империи чеканят золотую.
Харбони в изумлении уставился на него.
– Во имя Аллаха! – сказал он после долгого молчания. – Кто ты, Шукейри?
– Я бедуин, сын бедуина, шейх бедуинов...
– Ты вожак бедуинов, но ты не бедуин. Откуда ты взялся?
Шукейри потянулся.
– «Откуда, откуда»! Что ты меня допрашиваешь? Говори, что тебе надо, и отправляйся в лагерь. Я, между прочим, не знаю, кто ты сам такой. Приблудился к нам, словно пес шелудивый.
Это было сознательно произнесенное оскорбление. Глаза Харбони сузились, рука сама собой легла на рукоять торчащего у пояса хонджара – кинжала, оправленного серебром. Впрочем, он тотчас увидел, что внешне спокойный Шукейри не зря поглаживает приклад новенького английского карабина, что его указательный палец наготове, и если что – быстренько зацепится за спусковой крючок...
Он подавил ярость, посмотрел на Шукейри с мольбой и тихо, почти шепотом произнес:
– Ради Аллаха, прикажи расстрелять заложников!
Шейх поморщился.
– Прикажи расстрелять их – Харбони поднялся со стула и вплотную подошел к шейху. – Сегодня Аллах – велик Он! – дает нам возможность спасти нашу землю. Завтра будет поздно. Как сказано в Коране: «Дом пуст и место посещения далеко».
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – пробормотал Шукейри.
– Хорошо, – вздохнул Харбони. – Распахни свои уши, и да наполнит Аллах мудростью мои уста. Харбони прошелся по пустой комнате и вновь уселся на стоящий в углу табурет.
– Посмотри на стену, – сказал он. – Во-о-он туда. Видишь, ползет одинокий муравей? Он – малое творение Аллаха, он беззащитен и никому не мешает – пусть спешит себе с миром по своим муравьиным делам. А теперь попробуем с помощью Аллаха увидеть все по-иному. Что он здесь делает, этот муравей? Гуляет? Разве муравей – дочь Иерусалимского судьи, чтобы прогуливаться по аллее возле Яффских ворот? Муравьи всегда вместе. И если ты видишь одиноко блуждающего муравья, пусть от тебя не укроется, что он – лазутчик, который явился на новое место, дабы осмотреть его и возвестить своим собратьям, годится ли оно для проживания. Или, предположим, крестьянин заходит в свой хлебный амбар и видит крысу. Он бросит в нее камень – крыса убежит. Крестьянин доволен – нет крысы! Неправда! Есть! Она спряталась, затаилась, она еще приведет других крыс.
– Не понимаю, к чему ты все это... – пожал плечами Шукейри.
– К тому, что евреи – да поразит их гнев Аллаха! – уже в течение ста лет едут сюда – кто из Европы, кто из Египта, кто из Магриба, кто из Персии. Они нас убаюкивают – дескать, не тревожьтесь, клянемся Аллахом, мы никому не помешаем! Мы люди малые, живем на халуку. А я говорю – лазутчики они! Сам посуди – для кого они земли покупают и у нас в Иерусалиме, и в Галилее? Для себя? Так у них уже есть кров! А деньги у них откуда? С халуки? На деньги еврейских богатеев они покупают земли для других евреев, что приедут в будущем! Пройдись по Старому городу, достопочтенный шейх! Там уже больше евреев, чем арабов!
– Разве что в Старом городе. А больше их нигде и не встретишь.
– Правда? – усмехнулся Харбони. – А в Сафеде? А в Тверии? А в Хевроне?
– Да это ж горсточки... – похоже, Шукейри был ошарашен напором собеседника.
– Горсточки, говоришь, – наседал Харбони. – А когда будут не горсточки, когда будут орды, будет поздно. Во имя Аллаха! Убей этих пленников!
Вообще-то, это соответствовало тайным планам вожака бедуинов, но он не мог позволить, чтобы какой-то оседлый араб командовал им.
– Ну что ж, – сказал он. – Еврей Гиллель мне за своих собратьев четыре тысячи двести фунтов обещал. Дай мне эти деньги – и делай с евреями что хочешь.
Он протянул широкую, как пальмовый лист, ладонь. Харбони инстинктивно заложил руки за спину и отступил на шаг.
