терзания совести и явления окровавленных призраков придутся на отдых после битвы, на тяжелые ночные часы, полные прерывистых кошмаров или тягучей бессонницы. А в бою парни будут действовать четко и хладнокровно, как действовали во время учений. В любом случае никого из них не тревожило еще одно обстоятельство, которое, помимо угрозы человеческим жизням, в этой истории мучило рава Гиллеля.
Ведь это был тот самый рав Гиллель, что всякий раз, когда к нему приезжали гости из Европы, напутствовал их словами: «Передайте евреям вашего города и вашей страны, что настало время все лишнее выбросить, все необходимое забрать с собой и двинуться в Эрец Исраэль». Это был тот самый рав Гиллель, который, когда к нему пришли муж и жена, решившие покинуть землю Израиля потому, что муж попросту не мог найти средств к существованию – жена при этом говорила, что хочет остаться и готова сидеть на хлебе и воде, лишь бы жить в Эрец Исраэль, да чтобы дети Тору учили – рассказал им следующую притчу:
«Некую пару Вс-вышний благословил таким количеством детей, что они уже не умещались за одним столом. И решили родители, что они вдвоем будут сидеть за отдельным маленьким столиком, а дети – за большим. Все сыновья и дочери согласились, и лишь один, самый маленький, заупрямился – хочу кушать с мамой и папой за одним столом или не буду вообще! И уговаривали его, и упрашивали, и заставляли – ни в какую! Родителям ничего не оставалось, как подвинуться и пустить ребенка за стол».
Он повернулся к молодому отцу и мужу, у которого из-за бесконечных забот о куске хлеба для семьи в черных волосах, словно звездочки в ночном иерусалимском небе, уже сверкали сединки, и тихо произнес: «Сын мой, действительно, наша страна невелика, и зачастую паре рабочих рук трудно в ней найти применение. И есть на свете страны, развитые весьма, страны, которые благословил Вс-вышний большим богатством. А нашей земле еще предстоит вернуть себе былую славу и изобилие. Но помни – дитя, которое в слезах кричит: «Хочу сидеть за отцовским столом и нигде больше!» – это дитя дождется часа, когда не только духовный, но и обычный его голод будет утолен».
Рав Гиллель не ограничивался поучениями. Он помог юноше найти работу и, сам не будучи богачом, поддерживал его материально, пока тот не встал прочно на ноги.
Сейчас он стоял в глубине недавно отстроенной арки, прислонясь к железной двери, и смотрел на ребят в черных ермолках с карабинами в руках, один за другим ныряющих в зубастую брешь в стене, чтобы, растворившись в кротовьих переулках Старого Иерусалима, вынырнуть уже по другую сторону его расчерченных в клетку стен. Либо у Шхемских ворот, где вместо бойниц – ниши со скульптурами. Либо у Львиных, над которыми нависли каменные морды, возможно, тех самых львов, что привиделись султану Сулейману Великолепному в ночном кошмаре, который придворными мудрецами был истолкован как знак, что надо строить новые стены вокруг Старого города. Либо у Сионских, через которые почти столетие спустя в этот старый город на плечах охваченных беспричинной паникой арабов ворвутся израильские солдаты, и произойдет окончательная и необратимая встреча стосковавшихся за тысячелетия друг по другу жениха и невесты, Народа и Земли. Одного за другим провожал рав Гиллель уходящих взглядом и шептал слова Торы: «А сыны Израиля уходили – свободные и бесстрашные!»
Свечение на востоке было подобно лунному, но шло по всему горизонту. Летучие мыши, очевидно, почувствовали, что скоро эти робкие льдистые лучики окрепнут, засветятся новыми теплыми красками и в клочья разнесут черные шатры, которые бедуинка-ночь воздвигла на склонах нагорья Наби-Самуэль. В холодных голубых волнах разлившегося по небу сияния, они метались с каждой минутой все отчаяннее, и когда эта истерика, эта какофония пятен достигла апогея, унеслись в зияющие меж белых валунов черные провалы.
Где-то рядом обрушилась горсть камушков, затем треснула ветка. Омар Харбони весь напрягся, прижав палец к курку карабина с такой силой, что даже в мутных предрассветных лучах видно было, как тот побелел. Спокойно! Это то ли даман, то ли ихневмон – мало ли какая четвероногая мелочь здесь шляется. А может, шакал. Как бы в подтверждение этому из-за косматого, поросшего молодым сосняком гребня послышался хор шакальих стенаний.
А по обнаженному небу уже побежали первые краски. Казалось, там только что вспыхнула яркая радуга – вспыхнула и развалилась, и все цвета перемешались в наступившем хаосе. Коктейль. Петушиный хвост. Отсюда, с высоты, вся равнина была как на ладони. Правда, дорогу можно было разглядеть с большим трудом – ее и в упор-то различить было непросто – те же камни, что и вокруг, только помельче. А травка, недоеденная бедуинскими козами – она даже на дороге успевает подрасти, прежде чем колесо очередной повозки ее раздавит. И это тракт Иерусалим – Тверия!
Да, Палестина – мертвый край. Так пусть он таким и остается! Пусть будет вечно на теле земли подобен шраму, атласному пятну от ожога – лишь бы никогда дождевыми каплями не обрушивались на эту землю сыны проклятого племени, мечтающие перепахать сначала ее, а затем и весь мир!
На озаренной восходящим солнцем простыне равнины показались три точки. Они! Даже Сариа зашевелился за валунами и напряженно заржал.
– Тихо! – прикрикнул Харбони, и конь опять замер.
Сейчас Харбони тремя выстрелами свалит Шукейри и двух его спутников, скорее всего, этого самого Гиллеля, да будет он проклят, и еще какого-нибудь еврея, да будут они все прокляты! Затем он спустится и подберет феску шейха и – что там у евреев – картузы, шляпы или меховые шапки, каждая из двенадцати лисьих хвостов. А дальше надежда на ноги-крылья Сариа.
На этих крыльях влетит он в лагерь, обрушит на бедуинов новость:
– «Вставайте! Шейха убили! Мы с ним были вдвоем, а тех было трое! Шейх Махмуд – о святая душа! – наслаждается гуриями в Райском саду. А этих убил я – вот этой самой рукой! Из вот этой самой винтовки! Отмстим, братья! Уничтожим змеев, змей и змеенышей, попавших нам в руки! Не нужны нам их мерзкие деньги! Смерть проклятому отродью!»
Конечно, все это страшно рискованно. Найдется кто-нибудь вроде Абеда или Али-Рахмана, кто засомневается, не сам ли Оседлый разделался и с Шукейри, и с евреями – уж больно гладко все соответствует его навязчивой идее расправиться с пленниками. Но что тот сможет против толпы? Если как следует разъярить орду бедуинов, если со всех сил заорать «Дави евреев!», то начнется такое, что десять али-рахманов и двадцать абедов ничего поделать не смогут. Воодушевленный этой мыслью, Омар крепче сжал в руках свой «Шарп».
Секунды тянулись нестерпимо долго, слипаясь в минуты. Солнце медленно вскарабкивалось на синюю крутизну, упираясь лучами в уступы редких облаков. Точки на дороге понемногу росли, превращаясь во всадников. Уже ясно различимы были очертания верблюда, на котором чернел человек в феске – шейх Шукейри, – и по тому, что слева и справа плыли два пятнышка поменьше, Харбони понял – спутники шейха едут на ослах. Что ж, так и положено зимми! Хозяева-мусульмане должны возвышаться над униженными неверными. Ах, если бы все было настолько просто! Чувствовал Харбони, сердцем чувствовал – евреи лишь маскируются под зимми. Захватить они хотят этот край, сердце мира!
Расстояние между ним и странной процессией уже сократилось настолько, что можно было разглядеть ружейные дула, которые оба еврея направляли на Шукейри.
Гм... Неплохо придумано! В случае малейшего подвоха, малейшего даже шевеления со стороны араба, оба стреляют одновременно, и хотя бы один да попадет.
Тьфу! Плохо придумано! Дурацкий план! Вздумай сейчас Шукейри попросту вывалиться из седла и, перевернувшись в воздухе, встать на ноги – а для бедуина это проще простого – и получится, что один из конвоиров уже из игры выбывает – между ним и Шукейри тупо стоит верблюд; а успеет ли другой среагировать, большой вопрос. Привычный к схваткам бедуин с карабином в руках увернется от вражеской пули и сам всадит пулю в неуклюжего еврея быстрее, чем произнесет имя Аллаха. Но ведь проклятый Гиллель с сообщниками это прекрасно понимают. В чем в чем, а в хитрости их племени не откажешь. Значит, они что-то замыслили. А этот конвой – для отвода глаз.
Харбони почувствовал, как по спине бежит неприятный холодок. От евреев можно всего ожидать. Но почему шейх Шукейри дает себя обмануть?
Не высовываясь из-за валуна, Харбони протиснулся в узенькую щель между скалами и, пачкая и разрывая галабию, подполз к Сариа. Тот покосился на него огромным темным глазом и фыркнул, обнажая зубы.
– Тсс-с-с... – пробормотал Харбони почему-то шепотом, хотя, начни он сейчас кричать во всю мочь, все равно бы с дороги его не услышали.
Из полотняного мешочка, притороченного к седлу, он вытащил сокровище, которое, сам не зная зачем,
