плоть, столь профессионально запаянная в кожу, вдруг бы вырвалась наружу, содрогаясь от боли и расхлестывая кровь.
– Хочешь чаю? – окликнул его Натан, отвинчивая крышку термоса. Эван мотнул головой, но будничность вопроса окончательно уверила его в том, что смерти нет и быть не может. Надо лишь думать и говорить о чем-то постороннем, и тогда все будет, как говорят израильтяне, сабаба{Русское «ништяк».}.
– Натан, – начал он, – может, я ошибаюсь, но мне кажется, я слышал, что вы учились у самого рава Цви-Иегуды Кука{Рав Цви-Иегуда Кук – сын и продолжатель дела р. Авраама Кука, основателя идей религиозного сионизма.}.
Натан Изак рассмеялся и подпрыгнул.
– «У самого», да? Эх, Эван, Эван! Да все мое поколение училось у рава Цви-Иегуды! Весь будущий Гуш- Эмуним! И рав Фельдман! И рав Леванон! И рав Лиор! И рав Левенштейн! Все мы выкормыши ешивы «Мерказ а рав»!
– Натан, может быть, я ошибаюсь, но по-моему, ее создал рав Авраам Кук, а не его сын...
– Да! Да! Конечно! Но расцвела она при раве Цви-Иегуде, да будет благословенна память праведника!
– А что значит «будущий Гуш Эмуним»? И как повлиял на вас рав Цви-Иегуда? – не унимался Эван.
– Ладно! – воскликнул Натан, подпрыгнув, а затем подобрав очки. – Попробую объяснить, попробую объяснить. В девятнадцатую годовщину Дня Независимости, пятого ияра пять тысяч семьсот двадцать седьмого года{15 мая 1967.}, собрал нас рав Цви-Иегуда. Вечером. Все чинно расселись. Кофе с пирожными. Настроение замечательное. Все мы сионисты – а тут такой праздник! Появляется рав Цви-Иегуда... Мрачнее тучи. Мы – приумолкли. Он – проходит по комнате. Садится за стол. Говорит: «Радость и веселье... Повсюду – киоски, на улицах пляшут, вино – рекой. Так же было и тогда, девятнадцать лет назад, в день провозглашения Независимости. Народ был счастлив. Наконец-то! Две тысячи лет ждали... А я – я не радовался. «Как? – спрашивал я себя. – Разве мы получили свою землю? Свою Эрец Исраэль? Где наш Хеврон? Где наш Шхем? Где наш Иерихон? Где наш Бейт-Эль? Где наш Иордан? Где каждый сантиметр нашей земли?» И сейчас... девятнадцать лет спустя – я уже не себя, я вас спрашиваю! Вы – наш завтрашний день! Где наш Хеврон?! Где наш Шхем?! Где наш Иерихон?! Где наш Бейт-Эль?! Где наш Иордан?! Где каждый сантиметр нашей земли?!» Он замолчал. Мы сидели, пристыженные. Никто не знал, что ответить. Никто не знал, что делать. Призывать к новой войне? Да кто нас поддержит?! Но не зря Вс-вышний сказал: «Я буду воевать за вас, а вы молчите!» Это не значило – вы не будете воевать. Воевать вскорости как раз пришлось нам. Это значило – Я за вас все устрою! Я сам на вас натравлю врагов ваших! Они из ваших земель для себя плацдарм сделали! Теперь вам лишь останется защищаться! И, защищаясь, забирать свои земли назад». Не прошло и недели – президент Египта Насер объявил морскую блокаду Израиля. Двинул войска на Синай. Сирия – на Голанские высоты. Мобилизацию объявили и другие арабские страны. И Иордания тоже. Мы встали перед выбором – погибнуть или нанести упреждающий удар. Мы нанесли. Заняли Иудею! Самарию! Газу! Голаны! Синай!
Натан подпрыгнул. Воистину его пафос был невыносим.
– Ага, – мрачно откликнулся Эван, – а теперь вновь разводим руками и спрашиваем: «А куда это делся наш Шхем? А куда запропастился наш Иерихон?..»{Иерихон вместе с Газой Рабин отдал арабам в 1995; Шхем, арабскую часть Хеврона и еще ряд городов Иудеи и Самарии отдал Натаниягу в 1997.}
Пламя костра прижалось к каменистому полу пещеры, а тени на стенах выросли. Повеяло леденящей тишиной.
– Натан, – торопливо заговорил Эван, поглядывая на серебристую агонию уголька, откатившегося в сторону от костра. – Может быть, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что вы с равом Хаимом, хотя и соратники, но не единомышленники. Вы оба боретесь за наши земли, но по разным причинам.
Сидя на камне, Натан подпрыгнул чересчур высоко и, приземлившись, поморщился от боли.
– Совершенно верно. Хаим – битахонист{От ивритского слова битахон – безопасность.}. Он понимает – нас хотят загнать в гетто!
А что такое гетто, Хаим знает от отца. Ведь арабы почти не скрывают своих целей. Вот только наши – не верят. Те: «Мы жаждем вашей крови!» А наши: «Нет, любимые, вы мира хотите!» Хаим рассуждает, как психически здоровый человек. Но не как религиозный, не как религиозный!
– Что-что?! – изумился Эван. – А кто же тогда рассуждает как религиозный?
– Я, – скромно поведал Натан. – Если вдруг все арабы искренне покаются и признают наше право на существование, я все равно буду против передачи им миллиметра земли!
– Почему?
– Потому, что землю эту нам даровал Вс-вышний. Арабы правы. У нас нет никаких прав на эту землю. У нас есть обязанность, обязанность ей владеть.
– Такое ощущение, что раввин вы, а не рав Фельдман, – задумчиво протянул Эван.
– Я не раввин, – усмехнулся, подпрыгнув, Натан. – Я – ученик.
– Рава Цви-Иегуды?
– А также – рава М.Э.
И он назвал имя бывшего главного сефардского раввина Израиля, популярного в поселенческих кругах.
– Вы учились у рава М.Э.? – с удивлением спросил Эван.
– Учился, – Натан усмехнулся. – Он преподал мне лишь один урок, один двар Тора,{Урок по Торе.} но я его запомнил на всю жизнь. Хотя главным раввином он в те времена еще не был.
Обычный солдат во время Шестидневной...
В зале царил полумрак. Ковры на стенах, надгробия за решетками, узкие окна и изящные своды с изумлением смотрели на отдыхающее после освобождения Хеврона еврейское воинство. По мере того, как спадало остаточное напряжение после боя и улетучивалась усталость, парни мало-помалу оживали, и тишину сменил нарастающий гул.
Когда-то в усыпальнице наших отцов, именуемой «Пещера Махпела», арабы устроили мечеть. Теперь здесь – сумасшедший дом. Вот прямо на полу в кружок расселись чумазые танкисты и мордовороты из «Гивати». Тут можно услышать бесчисленные боевые истории, приключившиеся либо с самими рассказчиками, либо с кем-то из их друзей. В другом углу компания, явно возглавляемая каким-нибудь заводным «марокканцем», поет и прихлопывает в ладоши. У стены, испещренной змеистыми арабскими письменами, религиозные солдаты уже образовали миньян – боевую группу для совместной молитвы. Любопытно, что и молятся они как-то по-солдатски, то есть раскачиваются настолько синхронно, что кажется, будто это делается по команде. А на противоположной стороне зала, сидя под стрельчатыми окнами, компания куряк травит анекдоты. Время от времени взрыв сельскохозяйственного смеха заставляет стекла дрожать.
А вот два явных ашкеназа, один в кипе, другой – без, спорят на какие-то общие темы.
Руки пропеллерами мелькают в воздухе – нормальная еврейская дискуссия. Потом сержант, видимо, решает, что достаточно. Пора успокоить ребят, пусть поберегут энергию, война-то еще не окончена. Он подходит к ним, начинает что-то объяснять. Через секунду все трое хором кричат каждый свое и отчаянно машут руками. Причем сержант больше и громче всех. Что, к сожалению, объединяет всех и даже религиозных – разумеется, после того, как они закончили молитву – это то, что жаркий день и жаркий бой допекли публику, и народ при первой же возможности стремится снять с себя хотя бы часть одежды и полностью – обувь. Представляете – несколько сотен солдат. Человек, зашедший в это святое место со свежего воздуха, запросто может и сознание потерять. А ребята ничего, притерпелись. Не идти же на улицу ноги проветривать.
Плюс – острый запах полидина, то бишь йода. Прямо посреди зала расположился походный лазарет для легкораненых – тяжелых уже эвакуировали. У санитаров ни минуты покоя – мелькают старые окровавленные бинты, новые белоснежные, и в лучах, пробравшихся через узкие окна, время от времени поблескивают шприцы.
Но над всем витает некое общее чувство – мы дома! Этот дом ждал нас десятилетия, и вот наконец – встреча!
Здесь же присутствует Военный министр. Он приехал пару часов назад, уже успел выступить перед солдатами и теперь осматривает Пещеру и что-то обсуждает с офицерами. А за стенами застыл в ужасе
