А Кравчук действительно ждал! Украинская миссия жила в том же доме, что и Ельцин, но с другой стороны; окна Президента Украины выходили как раз на окна Ельцина. С половины пятого у Ельцина горел свет. В эту ночь Кравчук тоже не спал — его безжалостно жрали комары. Странно, на улице — собачий холод, а в доме полно комаров, откуда взялись — неизвестно. Кравчук устыдился звать охрану; сперва он лично бил комаров большим банным полотенцем, потом решил спать с включенной лампой и — не заснул…
Кравчук очень хотел, чтобы Украина стала бы, наконец, государством, но он смертельно боялся Москву, боялся КГБ, — этот страх у Кравчука был в крови. Он боялся Москву с той самой минуты, когда он, в тот год просто секретарь обкома, от страха упал в обморок в кабинете у Ивана Владимировича Капитонова, секретаря ЦК. А когда очнулся, долго не мог понять, где он лежит и что с ним случилось. Да, нет ЦК КПСС, нет самой КПСС, но КГБ-то есть, вот в чем дело! В Советском Союзе КГБ был больше, чем ЦК, все решения ЦК принимались только с санкции КГБ, иными словами, теневая, то есть самая опасная часть советской системы, жила, оправляясь после августовского путча. Президент Украины вздрагивал от мысли, чту с ним может сделать система, если он, Кравчук (даже опираясь на «всенародный» референдум о независимости Украины, который он — по требованию «Руха» — не мог не провести), вдруг объявит «нэньку ридну» свободной…
Партийная интуиция подсказывала Кравчуку, что решение о суверенитете Украины должно прийти в Киев из Москвы, ибо движение снизу (или, не дай бог, восстание) это гибель. В узком кругу, особенно на встречах с «Рухом», Кравчук все время кивал на Англию. После нелепой войны в Индии королева Елизавета довольно легко отпускала на свободу свои заморские владения, но в тот момент, когда восстали Фолклендские острова, она послала туда эскадру кораблей. А как — престиж страны! Если Горбачев и Ельцин (больше Ельцин, конечно) вывели из СССР Прибалтику (да так, что в самом Союзе это как бы никто и не заметил), значит, в тот момент, когда Михаил Сергеевич смертельно осточертеет Борису Николаевичу, именно Ельцин выбьет из-под него фундамент, то есть республики, — сам Ельцин!..
Значит, ждать, ждать, не торопиться… Сами придут и предложат. Будет, будет Украина всем государствам как ровня! И он, Леонид Кравчук, будет как ровня — президентам и премьерам, королям и наследным принцам… Японскому императору он будет как ровня, — ничего, да?
А самое главное, он будет ровня Москве, Кремлю, где его столько раз унижали, где Брежнев непонятно зачем раздавил его учителя Петра Ефимовича Шелеста (Кравчук начинал при Шелесте) — теперь здесь в его честь будут маршировать парадные полки!
На какой же, к черту, новый союз рассчитывает Ельцин, — он что, дурак? Кто опять пойдет в это рабство? Нет уж, ребята, вы нас отпустите, а мы вам покажем кузькину мать…
Кравчук сладко зевнул. Пожрать, что ли? Ладно, потом, — он набрал телефон Шушкевича:
— Станислав? Ты где? Ты шо ж не сказал, що у тебя комары як лошади, голова ж моя болит! Да не… не надо присылать, не хочу я, — пойдем в пры-роду, ты ж подывысь, яка благодать…
Погода и в самом деле была сказочная, снег искрил и просился в руки. Здесь, в беловежском лесу, был «заповедник добра», как говорил Петр Миронович Машеров, когда-то хозяин Белоруссии, человек справедливый, хотя и резкий, упрямый, до боли, до слез обожавший эти места. Даже в войну, когда Белоруссия досталась немцам, здесь, в Вискулях, все равно была Советская власть — власть партизан.
«Заповедник добра»… — когда Брежнев приезжал в Минск, Машеров (под разными предлогами) не пускал его в Беловежье, боялся за зубров, их было тогда всего ничего, около сорока штук. Кто знает, может быть, поэтому Брежнев не очень любил Машерова — то ли побаивался его, то ли ревновал к Звезде Героя, которую Машеров получил в войну из рук Сталина… Во всяком случае, в Киев, например, Леонид Ильич приезжал гораздо чаще, а когда Машеров погиб, когда «Чайка» (не его личный бронированный ЗИЛ, который был в ремонте, а резервная «Чайка») воткнулась на шоссе в случайный грузовик, Генеральный секретарь ЦК КПСС хоронить Машерова не поехал, хотя и приказал зятю Чурбанову лично разобраться в причинах этой аварии.
Доктор физико-математических наук, профессор Станислав Шушкевич несколько раз слушал Машерова на партактивах у себя в институте.
Даже став его преемником, Шушкевич все равно не верил, что он его преемник.
Честертон говорил: каждый человек — прирожденный правитель Земли. Нет, Шушкевич не мог без начальника над собой, — не мог! У него всегда были начальники. Он не умел рассчитывать на себя самого, не привык. В президентской гонке 90-х годов побеждали в основном те господа (бывшие товарищи), кто соединял в себе все комплексы своего народа, своей маленькой республики-страны. Гамсахурдиа в Грузии — самый яркий пример. Снегур в Молдове — не менее яркий. Почему все-таки выбор пал на Шушкевича? Никто не знает. Может, он был известен в Союзе так же, как был известен, скажем, Василь Быков, автор «Альпийской баллады» и «Круглянского моста»? Хорошо, может быть, он был известен в своей области, в физике? Парадокс ситуации заключался в том, что Станислав Шушкевич был выбран Председателем Верховного Совета Беларуси только (только!) потому, что он на самом деле просто был как все. Депутатов избирала улица, и Шушкевича избирала улица; они, депутаты, видели в Шушкевиче самих себя, он был похож сразу на всех — оказалось, что это и есть его главное достоинство. В Шушкевиче непостижимым образом сочетались гоголевский Городничий и типичный советский коммунист. Он действительно не мог без начальника, только начальник ему был нужен настоящий, статусный, из Москвы, из Кремля; рядом с таким человеком, только рядом с ним профессор Станислав Шушкевич действительно чувствовал себя Председателем Верховного Совета!
Кравчук гулял у подъезда:
— Станислав, у тебя морилка есть? Перебить же треба, с подвала прут!
— Надо ж… а я думал, у нас все как у людёв! — Шушкевич за руку поздоровался с Кравчуком. — Изведем, поганцев, я команду-то дал…
Кравчук и Шушкевич зашагали к лесу.
— Других жалоб нет, Леонид Макарович?
— Да яки жалобы!..
Солнце, солнце, сколько же в нем добра! Поразительно все-таки, что может сделать один солнечный луч с душой человека!..
— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство…
На крылечке домика Машерова стоял Бурбулис.
— Доброе утро, Леонид Макарович! Доброе утро, Станислав Сергеевич!
— Гляди-ка, Геннадий стоит, — протянул Кравчук. — Иди сюда!
Бурбулис был в костюме, при галстуке, но без верхней одежды.
— Смотри, замерзнешь, — предупредил Кравчук.
— Да не… он боевой хлопец, — засмеялся Кравчук.
Бурбулис поскользнулся, — Кравчук успел подхватить его под руку.
— Осторожней, ты!.. Ишь, пострел: ботиночки что, тоже летние?
— А мне не привыкать, Леонид Макарович, я зиму не люблю, вот и борюсь с ней как умею, — улыбнулся Бурбулис, здороваясь с Кравчуком, потом с Шушкевичем.
— Ну, Гена, какие указания — как жить, кому верить? — спросил Шушкевич.
— Верить? — хмыкнул Бурбулис, — разумеется нам, Станислав Сергеевич, кому ж ещё верить, если не нам, мы не врем, это факт. Впрочем, Борис Николаевич все скажет сам, оставим ему это право! Он просит быть у него через полчаса.
— Как… полчаса? — удивился Кравчук. — А мы ж ещё не завтракали!
— Это и будет завтрак, — сказал Бурбулис.
25
— Олеш, Олеш, а «доллар» с двумя «л» пишется аль как?
— Эва!.. Почем я знаю!
— А ты его видел, доллар-то?
— Видел.
— А где видел?
— У Кольки.
— За бутыль Колька отдаст, как считаешь?
