– Здесь вокруг приятные люди? – спросила Микаэла. – Ты с ними знаком?
– В том-то и беда, черт возьми. Я ни с кем не знаком, никого пока не знаю. Я так долго жил вдали от Англии, забыл, какие они тут чопорные. Местное дворянство! Наверно, нужны годы, чтобы они приняли в свой круг того, кто появился среди них недавно.
Он сказал это шутливо, но в голосе звучало раздражение, которое не укрылось от Микаэлы.
– В таком случае, – проговорила она, вопросительно подняв брови, – разумно пригласить для меня компаньонку, как, по-твоему? И она представит меня здешнему обществу? Может быть, кого-то из местных дам?
Роберт засмеялся:
– Компаньонку? Я об этом не задумывался, посейчас…
Он смотрел на дочь, о чем-то размышляя.
– Кого бы? Кого?.. В общем, предоставь это мне… Есть у меня одна превосходная мысль…
– Пока что, я вижу, все твои мысли превосходны, – заметила Микаэла.
Они смотрели друг на друга, отец и дочь, совершенно непохожие, однако связанные крепче, чем родственным чувством и взаимным интересом, – кровными узами.
– Мы бросим вызов всему свету, – проговорил вдруг Роберт.
– …Вдвоем, вместе! – поддержала Микаэла.
– Вместе! – откликнулся Роберт и, взяв ее под руку и ведя к двери, с гордостью сказал: – Я хочу, чтобы ты осмотрела дом. И познакомлю тебя с Зелли. Самобытная личность! Как и ты, из солнечной страны.
– По-моему, я ее видела, когда приехала, – сказала Микаэла. – Она мне очень обрадовалась. И понравилась.
Как Роберт и предполагал, Зелли поджидала их в холле. В трепетном волнении она поднялась с ними по лестнице, возглавляя шествие.
– Зелли – моя домоправительница, – пояснил Роберт.
Они вышли вслед за провожатой на широкую лестничную площадку к приоткрытой двери. Зелли широко ее распахнула.
– Это настоящая королевская спальня! – воскликнула она.
Микаэла вошла. Комната была высокая и просторная. Огромная кровать под голубовато-зеленым балдахином. Мебель серебристого оттенка, резные дельфины и русалки поддерживали столешницы из светло-розового мрамора. Высокие окна, в простенках зеркала в серебряных рамах, повсюду играли блики, словно в пронизанной солнцем воде.
Впечатление было поразительное, и Роберт, глядя на радостное лицо Микаэлы, чувствовал, что не зря вложил в дом столько души, ну и, конечно, денег.
– Нравится? – спросил он.
Взгляд Микаэлы был выразительнее любых слов. Она повела рукой, указывая на роскошную обстановку, и спросила:
– Почему ты сделал для меня все это?
Наверно, хотел бросить здесь якорь, – сказал Роберт, а может быть, как и тебе, мне нужно родное гнездо…
– Да, я понимаю, – серьезно проговорила Микаэла.
Глава пятая
Первое детское воспоминание – молитва, долгая, нескончаемая, а он стоит, закрыв глаза, с ощущением мучительного голода, от которого сводит пустой желудок.
Пахнет овсяной кашей, аппетитно тянет жареным беконом, но молитве нет конца! Долгожданное «аминь» – а ему все не разрешают сесть за стол. Он ждет, глядя жадными глазами на заветную дверь в кухню.
– Покажи руки, Роберт. Уши плохо вымыты! Иди умойся снова…
Как ясно помнится внутренний протест, сдерживаемые слезы, непрестанный сосущий голод… И вечные запреты…
– Нет, Роберт, в цирк нельзя!
– Нет, сегодня, Роберт, ты останешься дома!
– Нет, Роберт, ты еще не сделал арифметику!
– Нет! Нет! Нет!..
Он был словно узник в темнице, связанный этим словом по рукам и ногам. И, конечно, не умел даже самому себе выразить, как все в нем противится этой жестокости, какую беспомощность он испытывает.
Наказаниям не было конца – за то, что шумит, неаккуратен, неопрятен, за невежливость, когда у него и в мыслях не было грубить.
Смутно он сознавал – наказывают вовсе не за проступки, а за что-то иное, ему неведомое, загадочное, но неразрывно с ним связанное. Не зная толком, в чем причина его бед, он, однако, догадывался – тут замешан кто-то еще, какая-то «она», обсуждали «ее» шепотом, но все равно от этого становилось не по себе.
