– Когда-нибудь я возьму тебя туда, – ответил ей герцог.
Она недоверчиво покачала головой, но герцог повторил с убежденностью, которой нельзя было не поверить:
– Я отвезу тебя туда в мае – это самое подходящее время для влюбленных. Днем жарко, а ночью так холодно, что нужны любовные ласки, чтобы согреться. Там я научу тебя любви, мое сердечко.
Корнелия попыталась изобразить негодование, но сегодня она не могла сердиться на герцога.
Обед был сервирован на четверых на столе с золотистой скатертью и освещенном свечами, вставленными в великолепные золотые канделябры. Когда спустились сумерки, повсюду зажглись огни – фонарики горели на гондолах, плавающих вокруг беседки, на ветвях деревьев, окружавших пруд, даже на воде, среди кувшинок.
Во время обеда царило веселье. Они смеялись и болтали, Великий князь так остроумно шутил, как, по мнению Корнелии, может шутить блестяще и разносторонне образованный мужчина и джентльмен.
Корнелия любовалась Рене, которая предстала перед ней с неожиданной стороны – как тонкий собеседник, чье остроумие не уступало остроумию Великого князя. И в то же время каждое ее слово, каждое движение волновали, соблазняли, очаровывали. По сравнению с ней, так мастерски владеющей искусством быть привлекательной, Корнелия чувствовала себя очень юной и неопытной. Она боялась взглянуть на герцога и обнаружить, что он охладел к ней, плененный этой новой, необыкновенной, восхитительной Рене. Но у нее не было причин для волнения – внимание герцога было полностью приковано к одной Дезире, и когда она все-таки решилась взглянуть на него, то выражение его лица заставило девушку вздрогнуть и залиться румянцем.
В хрустальные бокалы было разлито вино, поражающее тонким, изысканным букетом, музыка заиграла громче и быстрее, и Корнелия догадалась, что перед ними предстанет кто-то из оперных звезд.
Голоса поющих звучали столь чарующе и романтично, что, когда герцог завладел ее рукой, Корнелия не отдернула ее, чувствуя себя во власти музыки и любви.
Когда обед был окончен, слуги, оставив на столе лишь вино, удалились. Уже совсем стемнело, и невозможно было различить скользящие по воде гондолы, только огоньки двигались и мерцали вокруг, так что уже было неясно, где они сами, а где их отражения на глади озера.
Вместо прежней чарующей музыки раздались низкие аккорды гитары и серебряные переливы скрипки. Цыганская музыка! Она лилась над водой, рождая в душе Корнелии странные, неведомые ей прежде чувства. Она ощутила себя внезапно веселой и шальной, ей хотелось танцевать, каждый звук вибрировал в ее теле.
Герцог встал, отодвинув в сторону стул, поднял на ноги Корнелию и повел ее от стола к озеру. Сюда не проникал слабый свет свечей, и в темноте Корнелия могла различить лишь очертание лица герцога. Но она чувствовала, что он смотрит на ее губы.
– Все это так прекрасно, – сказала она с легким счастливым вздохом.
– Так же, как и ты, моя любовь.
– Вам так кажется, потому что сегодняшней ночью все проникнуто волшебством.
– Я так думаю уже давно, – возразил герцог. – И эта ночь ничего не изменила для меня. Сейчас для меня главное, что мы здесь вдвоем и одни.
Что-то в его голосе обеспокоило Корнелию.
Она обернулась к столу. Великого князя и Рене там уже не было, они тоже укрылись где-то в тени.
– Да, мы одни, – повторил герцог, словно читая ее мысли. – Ты боишься меня?
– Нет, не совсем так, – ответила Корнелия, пытаясь подобрать слова, объясняющие необычность ее состояния. – Просто эта музыка… темнота и…да… и вы.
– Моя безрассудная маленькая любовь, почему ты сражаешься со мной? – спросил герцог. – Ты любишь меня, я знаю, что любишь. Я прочел это в твоих глазах. Я чувствовал это на твоих губах. Ты любишь меня, но не можешь сознаться в этом. Тебе надо сражаться с тем, что сильнее нас обоих.
– И если я перестану? – спросила Корнелия.
Слова эти будто помимо ее желания вырвались из ее груди, и в этот момент зазвучала новая музыка – более дикая, более страстная. Она то взмывала ввысь, то падала, словно приближаясь и снова отступая. Корнелия чувствовала, что не в силах сдержать биение своего сердца, которое подчинялось необузданному ритму цыганской мелодии, что не в ее власти далее сопротивляться герцогу.
Она любила этого человека, с каждым своим вздохом она любила его все больше, и, когда он, прижав ее к себе, повел куда-то, она не задавалась никакими вопросами, лишь бы он был рядом с нею.
Герцог отдернул шелковые портьеры, и они вошли с террасы в комнату. Комната была озарена мягким светом, это были отблески того свечения, которое проникало снаружи сквозь экран из цветов, сверкая причудливыми оттенками и ложась на стены фантастическими тенями. Цветы – огненные и белоснежные розы – покрывали стены, потолок и царственное ложе в дальнем конце комнаты. С потолка осыпающиеся лепестки слетали подобно снежным хлопьям и на мгновение становились прозрачными в отблесках света, а затем терялись среди других, уже плотным ковром устилавших пол.
Это был изысканнейший и прелестнейший будуар, напоенный ароматами цветов. Корнелия заметила экзотический интимный запах тубероз и опьяняющий сладостью запах лилий, но тут же забыла обо всем на свете, потому что руки герцога обвились вокруг нее и его губы прильнули к ее.
Цыганская музыка достигла крещендо. Это сломило последние попытки Корнелии остаться холодной и неприступной. Она сдалась ему, она ощутила себя во власти его рук, почувствовала его губы, скользящие по ее глазам, шее, обнаженным плечам, услышала его хрипловатый голос, исполненный страсти:
– Боже, как я люблю тебя, моя дорогая, моя королева.
Он смотрел на нее сверху. Ее головка лежала на его плече, ее глаза были полуприкрыты в экстазе, грудь трепетала под тонким шелком.
– В моих мечтах ты представлялась мне именно такой, – сказал герцог.
