Витлинг перед смертью был у Штейнбока, а лесник, используя жену Лерхе, пытался направить нас на ложный путь. Интуитивно связь между этими двумя людьми давно угадывалась, но фактов для ее подтверждения не было, как, впрочем, не было их у нас и сейчас. Шеленберг, несомненно, мог быть связующим звеном между Грюнбергом и Вайсбахом.
Наиболее подозрительной фигурой в первом имении оставалась фрау Шмидт, хотя муж ее не вызывал никаких опасений. Однако Герхардт утверждал, что она всегда занималась одним только хозяйством, никогда не покидала имение и ни с кем не общалась. Несколько лет, за исключением последних полутора месяцев, он жил во флигельке в тесном общении со Шмидтами, и сомневаться в его словах значило сомневаться в нем самом, на что у нас, конечно, не было оснований. Никаких обвинений не могли предъявить мы и Штейнбоку. На что реально опирались наши подозрения? На «Фауста» Гете и посещение имения Вайсбах Витлингом. Что бы ни подсказывала нам наша интуиция, оставалось только выжидать и вести наблюдение. Необоснованные действия могли все испортить — с этим выводом Воронцова я был вполне согласен.
Пока майора не было, меня крепко связывали по рукам и ногам текущие дела, и вырваться в Грюнберг нечего было и думать. Я все еще находился под впечатлением той новой загадки, которая вставала с корешков книг и латинской надписи на трагической картине Грюневальда.
За этими мыслями и застал меня телефонный звонок. Звонил Воронцов из своей квартиры, куда только что прибыл. Он готовился принять душ и просил меня остаться в кабинете до его прихода.
Ровно через двадцать минут он сидел уже в своем кресле, и я рассказывал о всех событиях.
— Все? — спросил он, когда я закончил. Этот вопрос удивил меня. Неужели рассказанное мною было так незначительно? Но Воронцов, казалось, думал совсем не об этом и просто не заметил моей досады. Он вынул из черного конверта, который держал в руках, фотографию и положил ее передо мной.
— Узнаете?
Я придвинул фотографию ближе. На меня смотрело гладко выбритое лицо человека в форме офицера СС. Маленькие, глубоко сидящие глаза прищурились в презрительную усмешку. И вот эти-то глаза заставили меня сразу вспомнить этого человека.
— Бергман. Курт Бергман.
— На это я вам отвечу позже. Теперь смотрите сюда.
На второй фотографии на фоне однообразных бараков, опоясанных колючей изгородью, были сняты три человека и лежащая у их ног огромная овчарка. В крайнем левом я узнал Бергмана, двое других с сигаретами в зубах мне были незнакомы.
Палец майора лег на того, что стоял в центре.
— Комендант лагеря Ранк, справа — его заместитель Пельцер, слева — Кестнер. Тот самый, что выдавал себя за Бергмана. Снято в июне сорок четвертого года в лагере Нидерталь. В апреле следующего года по приказу этой троицы в лагере были уничтожены почти все заключенные. Ранк и Пельцер скрылись. Кестнер был задержан, но через неделю, в позапрошлый вторник, ему удалось бежать.
Слова «позапрошлый вторник» майор произнес с особенной интонацией. Но для меня она была лишней.
— Позапрошлый вторник, — повторил я недоверчиво, — и просидел до того неделю? Но ведь Витлинг был убит на два дня раньше.
— В том-то и дело. Я сам проверил все факты. Сходятся не только внешний вид, но и все особые приметы. Бесспорно, Кестнер и Бергман одно лицо.
— Значит, Кестнер наговорил на себя?
— Лучше принять обвинение в убийстве одного человека, чем многих сотен. Вспомните, он сделал это только после того, как узнал, что мы передадим его в руки гражданских властей. Наверное, он предположил, что так ему легче будет бежать. И вот, наконец, смотрите третье фото.
На этот раз передо мной лежал снимок с листка бумаги, вырванного из блокнота. «Займитесь копией. Сделайте все возможное. Вам окажут полную поддержку», — было написано на нем.
— Эта записка была найдена у Кестнера при задержании. Десять дней назад ее содержание для нас осталось бы загадочным. Теперь дело обстоит иначе. Как видите, ни Кестнер, ни Мурильо никогда не тешили себя надеждой, что найдут уникальную вещь.
— Но в случае неудачи им нужно было оставить нас в этом убеждении.
— Вот именно. Что ж, будем справедливы: в какой-то степени им это удалось, и мы слишком быстро решили, что ларчик уже распахнулся перед нами. На самом деле открыть его не так-то просто. Убийцу Витлинга нужно еще найти. Я вполне допускаю, что Ранк жив. В словах Кестнера не может быть, конечно, ни капли правды. Завтра возвращайтесь в Грюнберг, а мы с Гофманом постараемся отыскать Мюллера. Что касается Шеленберга, то Лерхе прав. Не кирпич же он выковыривал из развалин. Фашистское подполье начинает шевелиться. Что ж, задумано остроумно. Но они переоценивают свои силы. Главное, простые немцы, даже такие, как Лерхе, не только на нашей стороне, но и начинают активно участвовать в становлении новой жизни. Однако надо принять меры предосторожности. Помните, когда от патруля ускользнуло двое неизвестных?
Да, случай, о котором напомнил майор, был еще свеж в моей памяти. Патруль остановил вечером группу горожан для проверки их личности, но двое из них, воспользовавшись сумерками, исчезли в развалинах. Поиски не дали никаких результатов.
— Но с тех пор все было спокойно, — сказал я. — Эти двое, наверное, исчезли из города.
— Кто знает, уверенности в этом у меня нет. Затаиться — это еще не значит исчезнуть. Да и было ли их только двое? Больше всего сейчас я хотел бы знать, зачем этой шайке нужна копия. Теперь совершенно ясно, что никто не сумеет выдать ее за подлинник. Кестнер действовал не один, ему оказывали поддержку. Но кто? Вот вопрос. Шеленберг? Но только ли он один?
Я хотел добавить — и фрау Шмидт, но сдержался. В отношении к этой женщине во мне всегда жила какая-то двойственность — с одной стороны, поведение ее не могло не вызвать подозрения, с другой — мне, несмотря на это, казалось, что она честный человек.
— Вы играете в шахматы? — вдруг спросил майор.
Не ожидая такого поворота, я с удивлением посмотрел на него.
— В шахматы? Вообще-то, да. Но вот уже три года…
— Помните, как называется начало, когда, жертвуя пешку, получаешь активную игру?
— По-моему, гамбитом.
— Правильно. Так вот, не избрать ли нам в новой партии этот вариант и не отправить ли завтра утром копию в Грюнберг? Посмотрим, не клюнет ли рыбка на эту наживу. Да, еще вот что. В СВАГе мне повстречалась группа журналистов. Я передал им показания Бергмана-Кестнера. Там был один аргентинец. Я спросил его о Мурильо, и он сказал, что знает его, но раньше никогда с ним не встречался ни в Европе, ни в Америке.
Уставший после трудной поездки, майор ушел отдыхать, отложив обсуждение деталей своего плана на раннее утро. Я спрятал все бумаги в стол и готовился последовать его примеру, когда меня остановил звонок. Звонил Гофман. Он сказал, что Мюллер все еще не найден, и просил разрешения отнять у меня немного времени завтра на беседу с человеком, который придет вместе с ним. Я ответил, что приехал майор и что лучше обратиться к нему, тем более что с утра я буду занят.
— Но я хотел бы, чтобы при этом присутствовали и вы, — с мягкой настойчивостью сказал Гофман. — Но, конечно, если вам некогда…
— Кто этот человек?
— Эльза Грубер, бывшая служанка покойного профессора Абендрота.
— Профессора Абендрота? — переспросил я, не знаю почему произнося эту фамилию по складам и прислушиваясь к ее звучанию. — Хорошо, Гофман, я позвоню вам завтра утром.
Наконец я направился домой. Несмотря на усталость, сон никак не шел ко мне. Произнесенная Гофманом фамилия все время крутилась в моей голове. Мне казалось, что в ней было что-то знакомое.
И вдруг, словно от внутреннего толчка, я сел на кровать. Перед моими глазами возник клочок бумаги, найденный нами в одном из ящиков стола Витлинга, с единственным и к тому же не оконченным словом «Abend…». Ну да, конечно, поэтому фамилия Абендрот и показалась мне знакомой!
Успокоившись, я снова лег на подушку и закрыл глаза: все дело оказалось в созвучии немецкого слова
