«вечер» с началом фамилии покойного профессора. Только и всего.
ЖЕРТВА ФИГУРЫ
Выполнить просьбу Гофмана мне не пришлось. Я позвонил ему рано утром и узнал, что раньше девяти часов фрау Грубер не сможет прибыть в комендатуру. Поэтому беседа с ней должна была состояться без меня. Попутно я выяснил, что о Мюллере все еще ничего не известно. Последнее уже не на шутку начинало тревожить меня, но сейчас отвлекаться от основного дела было нельзя, и я уехал в Грюнберг, захватив с собой все картины.
В имении ничего не изменилось за эти дни. Зеленые склоны гор манили таившимися под ними свежестью и прохладой. Особенно хороша была липовая аллея, заметенная белым, как снег, пухом цветения.
Герхардт, еще довольно слабый, лежал во дворе на раскладном кресле. Шмидт показывал ему клубни какого-то растения и что-то убежденно доказывал. Над флигельком, где хозяйничала фрау Шмидт, как обычно, поднимался сизый дымок.
Все дышало здесь миром и покоем и заставляло забывать об окончившейся совсем недавно войне и о развалинах города, которые я только что покинул.
Герхардт встретил меня очень радушно, даже Шмидт, лицо которого было всегда неподвижным, улыбнулся. Селин приветствовал меня из гаража, а вышедший из дома сержант Ковалев доложил, что никаких происшествий в мое отсутствие не произошло.
— Помогите снять эти картины, — я указал на машину, — потом их надо будет отнести наверх.
Через несколько минут картины были сняты, и вездеход майора пропал в белой пене липовой аллеи.
— Как? — Герхардт даже привстал на своем кресле. — Вы привезли сюда и копию?
— Куда же ее девать? Пусть висит пока здесь.
Я взглянул на Шмидта. Тот с сосредоточенным видом смотрел на полотно. Кажется, каменное лицо садовника оживало только тогда, когда он общался с цветами. И вдруг, обернувшись, я увидел фрау Шмидт.
— Франц, я тебя ищу: ты забыл поколоть мне дрова, — она улыбнулась. — Здравствуйте, герр обер- лейтенант, с приездом. А мы думали, что вы совсем оставили нас.
— Это будет очень скоро, — ответил я. — Вы уже слышали, наверное, что имение переходит в руки городского самоуправления и здесь будет дом отдыха для рабочих.
— О, нам все равно. Мы с Францем так далеки от всех этих дел.
— Ну и, кроме того, — сказал я, — моя миссия здесь закончена: убийца Витлинга арестован.
Я увидел, как дрогнули ее руки, опущенные в карманы передника.
— Как убийца? — спросила она шепотом, и глаза ее расширились. — Разве?..
Я кивнул головой:
— Да, фрау Шмидт, ваш друг управляющий был убит, и убийца его во всем сознался. Жаль только, что ему удалось уйти от возмездия, — он погиб при попытке к бегству. И знаете, что явилось причиной убийства? Вот эта картина, — я указал ей на стоявшую у стены копию Дюрера.
Она уставилась на нее широко открытыми глазами, и в них я не прочел ничего, кроме страха.
— И самое трагическое, что здесь произошла ошибка: это всего только копия, и стоит она, конечно, куда меньше жизни человека.
Мои слова потрясли не только фрау Шмидт, но и Герхардта и даже самого садовника.
— И вы нашли этого человека? — спросил Герхардт дрогнувшим голосом.
— Да, это некто Бергман. Он был связан с одним иностранцем, который, собственно, и толкнул его на это дело. Но он не дожил до суда.
— Все равно, убийца получил свое, — Герхардт протянул мне руку. — Спасибо. Спасибо от нас всех, кто знал Витлинга и жил вместе с ним.
Шмидты медленно направились к дому. У флигелька фрау Шмидт пошатнулась, и садовник неловким движением подхватил ее под руку.
— Для них это тяжелый удар, — печально сказал Герхардт, глядя им вслед. — Витлинг сделал им столько хорошего.
Спустя час картины висели на своих местах. Для копии Дюрера мы нашли место в центре зала, между двумя окнами. Здесь она находилась в полном одиночестве, и этим как бы отдавалась дань мастерству создавшего ее неизвестного художника. Повесив копию, я взял репродукции картин Грюневальда и спустился в комнату Герхардта.
Герхардт надел очки, внимательно осмотрел рисунок с латинским изречением, заштрихованную фамилию на переплете «Фауста» и пожал плечами. Витлинг почти никогда не говорил с ним о том, что выходило за рамки хозяйственных дел имения. Но он подтвердил, что латинское изречение было сделано не рукой Витлинга.
— Вы знакомы со Штейнбоком? — спросил я Герхардта.
— Со Штейнбоком? — переспросил он. — Как вам сказать? Между нами была слишком большая дистанция. Лиззи работала у него вместе с другими женщинами, я бывал там, но видел его только на расстоянии.
— Ваша племянница чем-то обязана ему?
— Ну, как и некоторые. Он давал ей работу. Лиззи было очень трудно после того, как Карл попал в неблагонадежные, а Штейнбок не обратил на это внимания. Конечно, ему нужны были рабочие руки, на иностранных рабочих он не особенно полагался. Но все равно Лиззи считает, что он ей очень помог.
— Витлинг имел с ним дела? Бывал в Вайсбахе?
— Не знаю. Об этом мне ничего не известно. Вообще, из имения он отлучался редко.
— А Штейнбок? Вы его здесь никогда не видели?
— Штейнбока? Нет, никогда… — Герхардт вдруг остановился и как-то странно посмотрел на меня. Лицо его было растерянным. — Я… Возможно, тогда это был его голос. Помните, я говорил вам, что слышал разговор, когда проходил через вестибюль. Начинало темнеть, я направился к Шмидтам, случайно обернулся и увидел в липовой аллее привязанную лошадь и тележку на рессорах. Я только сейчас вспомнил: потом на этой тележке я видел Штейнбока. Когда я вернулся от Шмидтов, на аллее уже никого не было.
— Как же вы не вспомнили раньше об этом? — с досадой сказал я.
Он с виноватым видом развел руками.
— Не знаю. Если бы вы сейчас не спросили, я бы не вспомнил совсем.
Это было все, чем Герхардт мог сейчас мне помочь.
Поднявшись в кабинет, я снова принялся рассуждать, вставляя новые факты в цепочку старых. Утром Витлинг был в Вайсбахе, к вечеру его хозяин совершил ответный визит. Лерхе показалось, что при первой встрече они крупно поссорились. Зачем же Штейнбок ищет второй за день встречи? Ясно, дело его не терпит отлагательства.
Фигура Штейнбока начинала понемногу вырисовываться на фоне всей этой истории. Не был ли он главным действующим лицом развернувшейся в Грюнберге драмы?
И все равно для ареста Штейнбока оснований у нас не было. Их надо настойчиво и осторожно искать, искать не только здесь, но и в Вайсбахе.
Передо мной на столе лежали отобранные в прошлый раз книги вместе с взятым у фрау Штейнбок томиком «Фауста» Гете. С репродукции Грюневальда на меня смотрели умные, усталые глаза обреченного на мучение человека. «Все свое ношу с собой» — эти полные трагизма слова, стоило мне всмотреться в его лицо, начинали звучать в моих ушах.
Потом я прошел в зал. И передо мной встало другое лицо, с немного широким носом, пухлыми губами и глубокой складкой на подбородке. Темные глаза смотрели куда-то мимо меня с задумчивым спокойствием. Какую загадку хранили они? А они ее хранили — в этом не было сомнения. Еще в комендатуре мы
