– Зачем. За компьютер сажусь и пишу...
– А вдохновение? Молишься, чтоб вдохновение пришло?
– Один раз, когда «Развод по-русски» написал, попросил у Бога, чтобы мне ночью следующий сюжет приснился.
– Ну?
– Ну и приснился.
– Ну?
– А знаешь, какое у Бога чувство юмора?
– Ну?
– Приснился мне сон. Такой смешной, что я во сне хохотал. Сюжет роскошный, но написать по нему – невозможно.
– Почему?
– Хочешь, расскажу?
– Хочу.
– Но сначала выпьем.
– Наливай.
– За вдохновение.
– За вдохновение.
Глык.
– Ах-х-х.
Глык.
– Ух-х-х.
– Здорово.
– Ну так вот. Лежу я себе в больничке под капельницей, флешку слушаю. Ремарка. Интересная книжка...
– Зачем в больничке?
– Ну, как обычно. То ли ногу парализовало, то ли глаз ослеп...
– Веселый сон. А какой глаз, правый или левый?
– Не знаю. Наверное, один из этих. Ну так вот. Запустил я уже по венам пару литров стероидов, прозрел, последняя капельница и выписываться...
– Ну?
– И тут заходят три китайца...
– В коробке?
– В какой коробке? В дверь заходят...
– В намордниках?
– В намордниках. Я им говорю: «Здравствуйте, луноликие».
– Почему луноликие? Бабы, что ли?
– Не знаю. Безгрудые, в намордниках, одинаковые. Да какая разница? Среднего рода.
– Среднего пола.
– Ты слушать будешь?! Кто сон видел?
– Ну?
– А они говорят: «Вы великий писатель, Яцек-сан. Мы читали ваши книжки».
– Японцы, что ли?
– Китайцы. Точно китайцы.
– Это с каких-то пор ты стал великим писателем? И что за книжки они читали?
– Понятия не имею. Но если они меня так называют, что я, спорить с ними буду? К тому же мало ли, может, когда-нибудь буду. И книжек навыпускаю. Китайцы, они ведь мудрые, хоть и в намордниках ходят.
– Ну, ну, великий писатель. Выпьем?
– Не торопись. Говорят: «Вы ведь собираетесь на конференцию в Москву?» Я говорю: «Да». А они говорят: «У нас к вам большая просьба».
– Что значит, они говорят? Хором, что ли?
– Может, и хором. Не знаю. Сон ведь. Ты слушать будешь или к мелочам придираться?
– Молчу.
– То-то. «У нас, – говорят, – в Китае, прошла неделя Ленина. Нам его из Мавзолея привезли».
– Ну?
– «Вот мы его и возвращаем. А у нас, – говорят, – в Израиле дела были. Вот мы по дороге и заскочили».
– Ну?
– Хорош нукать! Слушай молча!
– Ну? То есть – и?
– Ну они и говорят: «Вы ведь завтра все равно в Москву летите, может, и Ленина отвезете. А нам, – говорят, – экономия. Времени и денег».
– И?
– Ну, отчего же не помочь хорошим людям. «Давайте, – говорю, – сюда вашего Ленина. Вместе полетим».
– Ну?
– А они как начали кланяться! И бочком, бочком. Свалили. А тут санитар пришел. И на тележке ящик с Лениным привез.
– Давай, Максимка, выпьем. За вечно живое тело Ленина.
– За дело Ленина.
– Нет. Дело его уже гикнулось. А тело – живет. В наших снах и тостах! Но если хочешь дело, давай выпьем за дело.
– Нет, Миша, не гони. Сейчас самое мое любимое состояние. Мне уже хорошо, но еще не плохо.
– Ну, ладно. Тогда я буду есть, а ты рассказывай.
– Ну вот. Короче. Приехал я домой. Но во сне я жил не у себя, а почему-то у родителей.
– Угу.
– У них четырехкомнатная квартира. И для меня комната есть. Затащил я его, короче, к себе, сел на ящик и курю. Ну думаю, завтра уезжать. Пусть полежит здесь. Я хоть и не Надежда Константиновна, но одну ночь вытерплю.
– Правильно.
– Тут я слышу – дверь открылась. Мамаша пришла. На кухне хлопочет. Я вышел, говорю: «Мама, а у нас гости». Она говорит:– «Ну так зови их сюда».
– А ты?
– А я говорю: «Они придти не могут. Они не совсем живые». Она не верит. Я пошел ей ящик с Лениным показал. Думал, она в обморок упадет. Но нет. Побледнела, села и как закричит: «Вон из моего дома эту нечисть!!!» Я говорю, что миллионы людей по всему миру этому трупу поклоняются. Сам понял, что это идолопоклонством попахивает. А она ведь религиозная побольше, чем я. В общем, вызвал я лифт, и поехали мы с Володей в подвал.
– У тебя еще глотка не пересохла?
– Пересохла. Да и протрезвел я что-то.
– Так наливай! За что пьем?
– А вот об этом надо подумать.
– Я думай? А ты что, пассажир?
– Я пассажир? А коньяк чей?
– Ну, ладно. Тоста нет. Пить не будем.
– Как не будем? Ты что, не русский?
– Нет.
– Ну ладно, я тоже. О! Выпьем за детей!
