отчаянии, так как хотела, чтобы второй ее брак был принят матерью так же тепло, как и первый, Ливи выдвинула новый аргумент: — Церемония гражданского бракосочетания состоится в твоем собственном доме, который находится рядом с поместьем Делии, проведет его судья, коллега нашего папы по Верховному суду! Чего тебе не хватает?
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — ответила мать. Затем с упрямством, рожденным от уверенности в своей правоте, добавила: — Но с ним ты никогда не будешь счастлива.
Ливи набрала в грудь побольше воздуха и подумала: «Теперь или никогда!» Никогда раньше не смела она выступать против воли матери. Но сейчас слишком много было поставлено на карту: ее будущая жизнь, например.
— Ты сама не знаешь, что говоришь, — холодно бросила она Миллисент, повернулась и пошла к огромному черному «роллс-ройсу», в котором по настоянию Билли она разъезжала по Нью-Йорку. Шофер уже стоял наготове у открытой задней дверцы и, едва Ливи оказалась внутри машины, быстро захлопнул за ней дверцу, сел за руль и тотчас отъехал от обочины, оставив Миллисент стоять там, где она стояла.
Ливи боялась обернуться. Знала, что стоит ей это сделать, увидеть мать столь бесцеремонно и недвусмысленно покинутую, — и она пропала. Одно дело — бросить Миллисент Гэйлорд открытый вызов, другое —
— Что мне с ней делать, Тони? — вечером в отчаянии пожаловалась она сестре, в то время как по другую сторону кофейного столика Билли и молодой Стэндиш обсуждали преимущества «роллс-ройса» по сравнению с «бентли». — Она буквально на дух не переносит Билли и не желает изменить своего отношения, что бы я ни говорила и ни делала.
— В этом вся наша мамочка. Если что возьмет себе в голову, дубиной не вышибить.
— Я-то думала, что она будет рада сыграть еще одну свадьбу и заново сбыть меня с рук, — продолжала Ливи. — А все, видимо, оттого, что он еврей, но ведь, насколько помнится, мама никогда не была ярой антисемиткой, у папы было полно друзей-евреев.
— Не забывай, что Билли еще и англичанин и что тебе придется жить на другом конце света.
— Но Билли часто наезжает сюда, и я буду жить то здесь, то там.
— Ладно, не принимай близко к сердцу, все обойдется, — попыталась утешить ее Тони. — Вот увидишь.
Но сестре своей Делии озабоченно сказала:
— Как думаешь, Ливи будет хорошо с Билли?
— Не сомневаюсь. Она же на седьмом небе от счастья. Билли ни в чем ей не отказывает. Понятия не имела, что мужчина может так сильно влюбиться. Он буквально души в ней не чает.
— Это-то мне понятно, ведь она дает ему то, о чем он мог только мечтать.
Корделия, при всем своем уме не обладавшая интуицией сестры, озадаченно спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты не замечала в Билли ничего особенного?
— Например, что?
— Его чрезмерное честолюбие.
— Да кто же этого не знает!
— Я имею в виду социальные корни его честолюбия. Замечала ли ты, что все, кого Билли здесь знает, все, с кем он встречается, кого принимает у себя и кто принимает его, — это белые англосаксонского происхождения и обязательно протестанты? Среди них нет ни одного еврея, впрочем, вру… один есть: Давид Соломонз, но у Билли с ним какие-то общие крупные дела, поэтому здесь явный экономический расчет.
— Ну, знаешь! — осуждающе воскликнула Корделия. — Мне казалось, уж кто-кто, а именно ты первая встанешь на защиту Билли. В конце концов, ты раньше всех познакомилась с ним, ты ввела его в дом Уорда…
— Вот именно, — отрезала Тони.
— Ты имеешь в виду, что он сам попросил тебя об этом? — нахмурилась Корделия.
— И не только это.
— Ничего себе! — несколько смешавшись, воскликнула она, затем спохватилась: — Но имей в виду, тогда он здорово выручил Уорда. Одно могу сказать: Билли никогда не забывает друзей.
— Особенно тех, кто ему полезен. — Улыбка Тони была острее обоюдоострой бритвы.
— Я всегда думала, что он тебе нравится, — обеспокоенно протянула Корделия.
Тони вела себя с Билли Банкрофтом легко и непринужденно. Ввела его в их общий круг, и он держался безукоризненно, был мил и обаятелен, без намека на нахрапистость или назойливую бесцеремонность. К тому же Билли имел незаменимые связи, а стоимость его советов была равна их эквиваленту в чистой платине. Он отлично хранил секреты, — доверенная ему тайна как бы растворялась в нем без следа. Корделия считала, что Ливи делала правильный выбор, выходя замуж за столь образцового человека.
Церемония бракосочетания состоялась погожим августовским вечером в двенадцатикомнатном коттедже Эдварда в имении Уинслоу, который несколько лет тому назад он подарил своей свекрови. Свадебное платье Ливи произвело фурор. Венок из роз абрикосового цвета на черных ее волосах прелестно сочетался с венчальным кольцом. Обручальное же кольцо, сплошь золотое, двойного плетения, принадлежало когда-то, как сказал Билли, его польской прабабушке.
Гостей принимали прямо под открытым небом на лужайке перед домом, было их немного, в основном члены обеих семей и группа самых близких друзей. Атмосфера была непринужденной, почти домашней, но Билли надел официальный темно-серый костюм. Он не отрывал восхищенных глаз от своей невесты, блиставшей в подвенечном платье цвета игристого шампанского. Они скормили друг другу кусочки венчального пирога и попозировали для фотографий, снятых другом Ливи Ричардом Аведоном.
В великолепном шелковом, в цветочек, платье и в соломенной шляпке, отделанной шелковыми цветами, Миллисент внешне была довольна, хотя одному Богу было известно, что творилось у нее на душе. Но ее внучка, десятилетняя Розалинда, все время державшаяся подле своей бабушки (вторая бабушка отказалась присутствовать на этом торжестве, сославшись на слабое свое здоровье, что было вопиющей ложью, ибо организм Долли Рэндольф был не хуже, чем у хорошо ухоженного буйвола), даже не пыталась скрыть своего недовольства происходящим. Младший ее брат, Джон, принимал все как должное и от души веселился со своими двоюродными братьями и сестрами, детьми Делии и Тони.
Осыпаемые лепестками роз, новобрачные отбыли в Нью-Йорк — брачную ночь они проведут в гостинице «Плаза», а свой медовый месяц — в Европе, часть его они будут гостями на яхте Аристотеля Онассиса, одного из близких друзей Билли.
К концу 1968 года они окончательно осели в Лондоне в большом доме на Честерской площади. Ливи решила переделать его на свой вкус, что означало перевернуть его вверх дном и, основательно выпотрошив, начать все с пустых стен. Перемены обошлись в целое состояние, но Билли предоставил ей чек с непроставленной суммой. Сам же он делал деньги играючи, вкладывая свои капиталы в различные предприятия и увеличивая и без того огромный пакет ценных бумаг, за передвижением которых на рынке исправно присматривали старший партнер и целая брокерская фирма, только этим и занимающаяся.
Билли ходил гоголем, ибо жена его была беременна. Только личному акушеру Ее Величества доверили наблюдать за леди Банкрофт, так как Билли оказался весьма нервным и щепетильным отцом. Он мечтал о дочери, будущего ребенка называл только «она», и когда Ливи после кесарева сечения, рекомендованного ей акушером из-за того, что ребенок оказался большим, а бедра у нее были узкие, произвела на свет девочку весом в восемь с половиной фунтов, Билли, как шутливо заметила она сама, был как собака, у которой выросли сразу два хвоста.
— Ерунда, — горделиво улыбался счастливый отец. — С этим я управился и одним хвостом, который у меня был и есть. Или я ошибаюсь?
Когда-то Ливи непременно покраснела бы, но теперь пропустила вольность мимо ушей. Она радовалась, что Билли получил то, что хотел, ибо уже знала другого Билли. И потому только молча смотрела, как он в восторге суетился подле произведения искусства ручной работы, какой была изукрашенная рюшами, оборочками и ленточками детская коляска его ненаглядной дочурки.
Она не стала перечить ему и тогда, когда встал вопрос об имени девочки. Ей бы хотелось продолжить
