— Почему именно мне приходится все время перестраиваться? — пытаясь уколоть его, не без ехидства спросила она.
— Потому что так и должно быть — отрубил он, и в трубке послышались частые гудки.
Ливи в изумлении уставилась на нее.
— Ублюдок! — прошептала она. — Грязный, вонючий ублюдок!
Значит, он снова завел себе любовницу! До этого момента она отказывалась верить признакам, столь унизительно для нее знакомым со времени ее беременностей: неожиданная приветливость, способная столь же неожиданно обернуться злобной вспышкой гнева, внешняя беззаботность, странные телефонные разговоры за закрытыми дверями, временами ничего не замечающие, остекленелые глаза. С ее стороны это не было ревностью — она знала, что не обладает и десятой долей сексуальной прожорливости Билли, а после рождения детей эти ее порывы, даже в пору своего высочайшего взлета довольно слабые, и вовсе угасли. Возмущало то, что он принимает ее за дурочку, которую можно легко обвести вокруг пальца.
Но в тот вечер, когда она появилась в вихре розового шифона трех оттенков — кричащего, пастельного и приглушенного, в сверкании алмазов на шее и в ушах, в прежнем великолепии заново изящной фигуры, никто бы не осмелился сказать, что Ливия Гэйлорд Рэндольф Банкрофт не умеет держать в руках себя, свой дом, этот поражающий воображение официальный прием. Воплощенным совершенством хозяйки дома предстала она, когда, придав своему лицу соответствующую мину и грациозно пожав плечами, извинилась по поводу отсутствия мужа, всем своим видом говоря: «Вы же знаете… для Билли… самое важное… его дела». И если кое-кто из присутствующих даже и знал истинную причину, то, встречаясь с ней взглядом, безошибочно читал в ее глазах брошенный миру дерзкий вызов и смущенно отводил в сторону свой взгляд. Ни слова во время приема, ни после него, во всяком случае, в ее присутствии, что она замужем за ненасытным котом. С присущей ей изысканностью она произнесла речь, которая отводилась Билли. Теперь он не мог нанести ей удар, которого бы она не смогла выдержать, так как уже прошла через горнило унижений и горя, приучивших ее ко всему. Во всяком случае, так она думала.
Но, как оказалось, худшее еще ждало ее впереди.
Все началось с измятого клочка бумаги, засунутого в карман одного из костюмов Билли, которые она отправляла в магазин почти новой одежды на Слоунской улице. Все его костюмы, будучи пошиты у Хантсмана, с ее точки зрения были слишком хороши для Оксфама[7]. Этот костюм привлек ее внимание тем, что она ни разу не видела его на Билли. Во-первых, он не висел, как все остальные, на вешалке, а когда она взглянула на ярлык, увидела на нем изображение Святого Михаила — товарный знак фирмы «Маркс энд Спенсер».
Магазины этой фирмы Ливи, как и большинство англичан, считала лучшими в мире, но сэр Уильям Банкрофт никогда не покупал там своих костюмов. Ко всему прочему, костюм был черного цвета, а Билли не носил таких. Даже на похоронах они были не черные, а темно-серые, только казавшиеся черными.
Она проверила три других костюма, от которых он попросил ее избавиться. Во всякое время в гардеробе Билли их было не более дюжины; когда он покупал новые, то освобождал для них место, избавляясь от ровно такого же количества старых. Три других костюма, предназначенных к замене, были пошиты на Савил-Роу[8].
Что же тогда значило наличие в его гардеробе не висевшего на плечиках костюма? Когда он надевал его, если вообще надевал? Во всяком случае, не в ее присутствии, это она знала точно. Билли был ужасно щепетилен в одежде, как, впрочем, и во всем остальном. Тот Билли, которого она знала, даже мертвым не согласился бы лежать в фабричном костюме, пусть даже и превосходно сшитом. Для чего же ему понадобился этот костюм? Материал его был несомненно отличного качества, но сам он был одним из многих, а не единственным в своем роде.
Она подняла с пола измятый клочок бумаги, расправила его и увидела, что это квитанция. На шапке ее стояло название частной лечебницы, расположенной на севере Шотландии. В квитанции значилось, что сумма, причитавшаяся за оплату услуг по уходу за почившей Йеттой Фельдман, получена полностью. Квитанция была помечена 1967 годом. Тем самым, когда она, Ливи, стала леди Банкрофт.
О самом разводе Ливи не знала ничего, кроме того, что последний месяц перед их обручением Билли провел в Англии. На все ее расспросы о первом браке Билли говорил одно: он был ошибкой, совершенной в молодости, когда он еще не мог представить всех его последствий. По тому как он это говорил, было ясно, что тема разговора нежелательна и он никогда не хочет слышать об этом. Какое-то время она тешила себя надеждой, что как бы невзначай выспросит об этом у его сыновей-двойняшек, но, когда узнала их поближе, поняла, что они слишком осмотрительны и осторожны, чтобы второй жене отца рассказывать что-либо о первой.
Иногда (весьма редко) она обедала в их домах — там не было фотографий, не говоря уже о фотографическом портрете их матери, только снимки отца, да и то в моменты его общественных триумфов: Билли в визитке демонстрирует у Букингемского дворца «Орден Бани» 2-ой степени, кавалером которого стал; Билли сопровождает королеву в момент посещения ею очередного его промышленного предприятия, только что официально открытого ею; Билли в новых студиях независимой телевизионной компании, где он владел контрольным пакетом акций (одновременно имел разрешение на печатание денег) и был почетным председателем; Билли держит речь перед членами Конфедерации британской промышленности и прочая, прочая, прочая. Личные альбомы его сыновей были заполнены только их фотографиями: школьные — Рагби[9], университетские — Оксфорд. Церемония бракосочетания, отдых вместе со своими детьми… Но фотографии первой г-жи Банкрофт не было нигде. Словно ее вообще не существовало.
У Ливи тоже была уйма собственных толстых, в кожаных переплетах, фотоальбомов, красочно иллюстрирующих различные аспекты их брака с Билли: церемонии бракосочетания, крещения обоих детей, дни рождения и празднования Рождества — Билли настаивал, чтобы фотографировалось любое семейное торжество. Очевидно, ему нечего было стесняться, когда речь шла о его второй жене. Это обстоятельство и не давало ей покоя — что же такое непотребное, чего следовало стыдиться, было в первой его жене? Почему было запрещено всякое упоминание о ней? Неужели она была
Оторвавшись от своих мыслей, Ливи сообразила, что все еще держит в руках измятый клочок бумаги. Она восприняла его как указание свыше, побуждавшее ее воспользоваться этим следом и выяснить, что же за женщина была эта Йетта Фельдман. Ливи так страстно хотела выйти замуж за Билли, что принимала на веру каждое его слово о том, как был расторгнут первый брак, убедив себя, что он был ненастоящим. Да и как он мог быть настоящим, если жена постоянно находилась то в больнице, то в частной лечебнице? И только сейчас, прожив с ним какое-то время, она поняла, что правда в понимании Билли, как и все остальное, слишком подвержена его собственной интерпретации.
Но как выяснить ее истинную? Если «почившая Йеттa Фельдман» действительно была первой леди Банкрофт, то при каких обстоятельствах она умерла и где? Безусловно, есть способы выяснить это, но почти все они заказаны такой известной личности, как Оливия Банкрофт.
Она подумала, не нанять ли частного сыщика, но потом сообразила, что в этом случае сама даст ему материал для будущего шантажа. Как и жена Цезаря, она не могла заплатить кому-либо за грязную работу, которую этот «кто-либо» станет делать вместо нее. Особенно если обнаружится вдруг что-то неприглядное или каким-то образом угрожающее репутации Билли. Представив такого рода последствия, она содрогнулась.
Тем не менее у нее не поднималась рука сжечь эту бумажонку, чтобы одним махом избавиться от нее. Ливи не сомневалась, что бумажка эта была важной уликой, клочком к той жизни Билли, о которой ни она, ни другие не имели никакого представления. И тогда на память ей пришел Юбочный переулок. Единственный раз Билли повел ее туда и познакомил с людьми, но их имена она давно забыла, никого из них больше не видела и ни о ком больше не слышала. Но они явно хорошо знали Билли. Особенно один коротышка, хозяин крохотного ателье одежды… Маленький, толстенький, состоящий из одних эмоций… Яков? Да, точно, Яков! А фамилия? Нет, она напрочь вылетела у нее из головы. Но вот ателье запомнилось
