Диана удивилась:
— Мне тоже показалось это странным. О Дэвиде вообще трудно сказать что-либо определенное…
— Ты заметила, как сильно он похудел?
— В общем-то, да, особенно когда ты обратил на это мое внимание, но мне кажется, что причина всему — тот образ жизни, который он ведет; недаром же про него говорят, что он подпаливает свою свечку сразу с обоих концов. Вот и вляпался, что-то там подхватил, поэтому у него и выскочила эта сыпь.
— Правильнее бы сказать, что он слишком много жег по ночам лампаду знаний, — мягко поправил ее Билли. — Он знает, как много я жду от него… может быть, даже слишком много, как мне это теперь ясно.
— Дэвид был всегда себе на уме! — Диана даже не скрывала своей злобы.
Значит, не так уж слишком, если все же вляпался, подумал Билли, но вслух сказал:
– Торговое право стало сложнейшей наукой сегодня. И он явно переусердствовал, изучая ее, пора ему немного отдохнуть, иначе недалеко и до нервного срыва.
— Это у Дэвида нервный срыв, ты шутишь, папа!
Взгляд Билли, словно плетью, ожег ее:
— Ты всю жизнь открыто и во всеуслышанье выражаешь свои чувства, Дэвид же все таит в себе. А это как бы подтачивает человека изнутри.
— Не стану с тобой спорить, — послушно согласилась Диана, прекрасно зная, что ее милого братца изнутри может подтачивать только досада, когда желаемое недостижимо для него. — Тем более ему необходим семейный уют.
— Ты, пожалуй, права, мой котенок, и здесь, как говорится, крыть нечем.
Билли намеренно вспомнил ее детское ласкательное прозвище, так как точно знал, что дочь воспримет его слова как несомненное признание ее ума.
— Мы прекрасно заживем все вместе, папочка, теперь у нас нет ничего общего с этими чванливыми Рэндольфами. С этого момента и во веки веков да будут только Банкрофты!
— Да будет так! — поддержал ее Билли, прибавив: — И надеюсь, число их вскоре увеличится. Интересно, когда же я смогу подержать в своих руках внука? Я ведь не молодею. А еще мне бы хотелось переговорить с тобой и Бруксом о небольшом прибавлении к твоей фамилии. Ты — моя единственная дочь, и мне бы хотелось, чтобы весь свет знал об этом. Тебе нравится фамилия Гамильтон-Банкрофт? Естественно, необходимо будет посоветоваться на этот счет с Бруксом…
С таким же успехом он мог посоветоваться с резиновой печаткой! Брукс дал бы согласие переменить свое имя на Модд, если бы Билли приказал ему сделать это! Судя по выражению лица Дианы, мысль о прибавлении к ее фамилии пришлась ей явно по вкусу, и не только потому, что теперь у нее будет двойная фамилия…
По-отцовски ласково притянув ее к себе, этим жестом как бы говоря: «Ты моя единственная и горячо любимая дочка!», и положив руку ей на плечо, он продолжал говорить с ней, как бы делясь самым сокровенным:
— Отчего бы нам троим не обсудить это в самолете, когда полетим домой? Мне не хотелось бы, чтобы Брукс подумал будто в нашей семье ему отводится роль статиста…
— Да разве ты можешь допустить такое! — с чувством воскликнула Диана.
Эпилог
Вечером того же дня, когда в доме кроме слуг уже никого не осталось, Роз вышла подышать воздухом.
На душе у нее было неспокойно, отсутствовало то чувство завершенности, с которым можно было бы признать, что перевернута еще одна страница жизни: ее переполняло только странное, расплывчатое ощущение, что она подошла к какому-то очень важному для себя рубежу. Будучи от природы рационалистом, она поступила так, как всегда поступала в такого рода ситуациях, а именно: подвергла свои чувства и ощущения детальнейшему анализу. Погруженная в свои мысли, Роз не заметила, как снова оказалась у могилы матери.
Родовое захоронение Рэндольфов позади маленькой церквушки напоминало английское сельское кладбище, так как было устроено бывшими выходцами из Англии. Оно напомнило ей Аппер Уитчвуд, где за счет щедрых денежных пожертвований на восстановление церкви, сооруженной в двенадцатом столетии, Билли удалось добиться разрешения епископа на возведение усыпальницы-мавзолея, над входом в который было выгравировано: БАНКРОФТ. Даже в смерти он не желал быть похороненным как еврей, и неимоверные усилия его увенчались полным успехом: для всех и вся на этом свете Билли Банкрофт стал тем, кем всю жизнь стремился стать, — чистокровным англосаксом.
Когда Роз обратилась к поверенным Рэндольфов с просьбой о разрешении похоронить свою мать в одной могиле с отцом, они осторожно осведомились, сохранила ли леди Банкрофт то вероисповедание, каким оно было в бытность ее миссис Джон Питон Рэндольф VI. Роз сумела убедить их, что ее мать, хотя и была замужем за евреем, сама таковой не стала. Невыясненным остался тот факт, что скорее всего Билли уже обратился в новую веру, если не поспешил отбросить, как ненужный хлам, прежнюю. А теперь, думала Роз, медленно обходя могильные плиты, и сам он был отброшен моей мамой, так как имена, которые выбьют на могильной плите из черного мрамора, будут гласить:
ДЖОН ПИТОН РЭНДОЛЬФ VI 1932—1966
и его жена
ОЛИВИЯ ГЭЙЛОРД РЭНДОЛЬФ 1936—1990
Неразлучные даже в смерти
Билли не поинтересовался, каким будет надгробие. Не захотел даже взглянуть на могилу, которая, к немалому удивлению Роз, оказалась довольно просторной, в нее свободно, бок о бок, входили два гроба. Видимо, мать пришла к своему решению очень давно, и второе замужество никоим образом не изменило ее первоначального намерения.
Захоронение ее родителей находилось рядом с захоронением Николаса и Алисы (хотя при жизни все знали ее как Долли) Рэндольфов, и рядом были места еще для нескольких могил. Когда будут заняты и они, Рэндольфам либо придется расширить границы своего родового кладбища, либо найти себе новое место для захоронений. На этом кладбище Рэндольфов уже хоронят на протяжении более трех сотен лет.
Эти места будут заняты Джонни и его женой, решила Роз, наклоняясь к могиле матери, чтобы поставить вертикально одну из многочисленных корзинок с цветами — Ливи специально оговорила: «Никаких венков». И, скорее всего, для их детей, так как совсем недавно ей позвонил брат и с гордостью сообщил, что все разрешилось благополучно и у него родилась двойня: мальчик и девочка. Джон-младший и Алиса. Мама их чувствует себя хорошо. А это означает, что род Рэндольфов будет существовать и дальше. Из смерти снова возрождается жизнь, и так будет вечно.
А мой ребенок? Кем будет он? — подумала Роз, направляясь к резной деревянной скамейке у стены, воздвигнутой в честь Шарля Ли Рэндольфа, умершего в 1826 году. Как жаль, мама, что я не успела тебе об этом сказать. Ты была бы счастлива, я знаю, потому что наконец мы научились понимать и ценить наши различия. Нам удалось перебросить мост через пропасть, разделявшую наши поколения. А пропасть, надо сказать, была огромной.
И как же неимоверно долго у нас это не получалось. Слишком разные мы с тобой были люди. Ты — всегда склонная к компромиссам, я — вечный бунтарь-одиночка, восстающая против любого, кто решит заявить мне: «Ты не смеешь!» Там, где ты покорно склоняла голову, я возмущенно кричала: «А почему нет?» Женщины твоего поколения полностью отличны от женщин, какими они стали в моем поколении. Мы больше знаем, больше хотим — нет, требуем большего,
