персональная благодарность за самолет?.. Но почему тогда он такой злой?»
3
Смоляров прибыл из роты, когда Моховцев уже выехал в Бухарест. После отбоя замполит прошел в свой кабинет и там нетерпеливо ждал возвращения командира. Он уже знал все, что случилось на посту ноль девять.
Капитан пытался работать. Разложил на столе журналы с бумажными закладками, достал из сумки свежие газеты и начал готовиться к предстоящей беседе с солдатами. Но статьи, из которых он обычно брал материал для своих бесед, сегодня показались ему далекими от волнующих событий, которые произошли в батальоне.
Выписав несколько цитат, Смоляров положил ручку, отодвинул журналы и задумался. Из головы не выходила мысль о печальном происшествии с американским самолетом. «Почему это случилось? Почему не распознали самолет? Что это — ошибка из-за незнания силуэтов или следствие ослабленной дисциплины и бдительности?» Он прикидывал так и этак, но ответа пока не находил. Телефонный разговор с Лавриком и Давыдовой тоже ничего не дал.
После двенадцати ночи Смоляров позвонил дежурному по части и спросил, не приехал ли командир.
— Нет, — доложил тот.
— Сообщите, когда будет.
— Есть сообщить, товарищ капитан.
Примерно через час, как только «козел» Моховцева въехал во двор, у Смолярова зазвонил телефон. Не успел замполит положить трубку на место, как телефон зазвонил опять. Моховцев был немногословен.
— Зайди ко мне, — тяжело кинул он в трубку.
…Сохраняя внешнее спокойствие, комбат рассказывал о разговоре в штабе командующего.
— Что же будем делать? — спросил Смоляров, когда капитан закончил.
— Первым долгом, кто там дежурил и ошибся…
— Это уже знаем. Ефрейтор Зинаида Чайка…
— Чайка? — вырвалось у Моховцева. Он некоторое время помолчал. Замкнутое выражение лица, плотно сжатые полные губы прятали чувства, которые всколыхнулись в душе командира.
— Ну, вот, — наконец проговорил он.
— Что «вот»? — не понял Смоляров.
— Вот до чего любовь доводит… Лейтенант у нее в голове, а не служба… Позор на весь фронт! Не сумела отличить свой самолет от вражеского.
— Ну не свой, положим, а союзный, — мягко поправил его Смоляров.
— От этого не легче! — насупился Моховцев. — Сейчас весь Наркомат иностранных дел, наверное, на ногах. Представляешь, каким тоном сказали мне в штабе: «Сами понимаете, что это не простое чепе, потому что дело касается союзников. Будет теперь воплей в западной прессе! Противники нашей антигитлеровской коалиции только и ждут повода. Вот вы им и дали карты в руки. Нужно, — говорят, — побыстрее разобраться во всем этом и наказать виновных…» Ясно?
— Да, ясно… — вздохнул Смоляров. — А интересно было бы знать, как оказался этот бомбардировщик в секторе Давыдовой?
— Как оказался? Очевидно, потерял ориентировку, — откликнулся Моховцев.
— Среди бела дня?
— Под вечер. Да и облачность… Впрочем, — махнул рукой комбат, — нам до этого нет дела!
— Потерял ориентировку, — будто разговаривая с самим собой, продолжал Смоляров. — На «боингах» не мальчишки летают. Это во-первых. Во-вторых, эти машины имеют неплохое навигационное оборудование. Да и воздушные трассы их челночных перелетов проходят значительно севернее…
— Можно подумать, что ты не замполит в части ВНОС, а инспектор авиационного штаба по авариям, — вскипел Моховцев. Раздражение, которое в нем копилось с той минуты, когда его вызвали в Бухарест, казалось, нашло себе выход. — Во-первых, во-вторых, в-третьих… Какое к черту нам дело, почему американский пилот заблудился. Нам отвечать за то, что наш наблюдатель не сумел распознать самолет, принял союзника за врага… Ясно?
— Так что же ты думаешь делать? — спокойно спросил Смоляров.
— Чайку придется арестовать… — упавшим голосом промолвил комбат.
То, что Моховцев сказал об аресте Зины упавшим голосом, Смолярова теперь не удивило. Удивило другое: даже сейчас в его словах слышалась командирская непреклонность. И замполит подумал о том, как мало он еще знает Моховцева. Словно проверяя свое впечатление, попробовал возразить:
— Она и так, наверно, никуда не сбежит.
— Но лучше иметь ее здесь, перед глазами. — Моховцев поморщился, как от зубной боли. — Девушка она молодая, растеряется, всякое может случиться… Конечно, очень жалко ее. Но что поделаешь, война… — В глубоких глазах командира батальона засветился грустный огонек, будто не Чайку, а его самого ожидало наказание. Он умолк, устало откинулся на спинку стула. Потом выпрямился, потянулся к телефону: — Дежурного по части. — Затем повернулся к Смолярову: — Привезем ее сейчас сюда, а завтра надо начинать дознание. Кто у нас дознаватели?
— Белоусов, Земляченко.
— Ну, Земляченко…
— А я бы поручил именно ему. Тем более что Белоусов сейчас нездоров…
Комбат недоверчиво поднял глаза на собеседника, точно хотел спросить: «Ты, Павел Андреевич, что-то задумал? Гляди!»
Уж не догадался ли Смоляров о том, что он так тщательно скрывает? По тону Смолярова чувствовалось, что замполит будет настаивать на своем предложении.
Смоляров внимательно посмотрел в глаза комбату и закончил свою мысль:
— Земляченко парень честный. Я, например, ему вполне доверяю… Думаю, что человеку, которому дорога честь батальона, личные чувства не помешают быть объективным…
«Нет, не знает он», — решил Моховцев. И вдруг в глазах командира батальона запрыгали колючие искорки, как всегда, когда он принимал неожиданное для самого себя решение.
— Ну если ты так веришь в его объективность…
В дверь тихо постучали.
— Войдите! — откликнулся Моховцев.
На пороге появился Сазанов в полной форме, с пистолетом на боку и красной повязкой на левой руке.
— Поднимите сержанта Аксенова. Пусть едет на ноль девять и привезет сюда Чайку… с личными вещами… А вы тем временем приготовьте гауптвахту. Ясно?
Сазанов, как и все в штабе, уже знал о скандальной истории с американским самолетом, но не думал, что события будут развертываться так быстро и что именно ему придется арестовать Чайку.
Он заморгал близорукими глазами:
— Так точно, товарищ капитан! Приказано поднять сержанта Аксенова и привезти ефрейтора Чайку.
— Пусть возьмет мою машину!
— Есть взять вашу машину!.. Разрешите исполнять?
— Идите!
Сазанов откозырял, повернулся, несколько секунд потоптался возле порога, словно не мог попасть в дверь, потом стремительно выскочил в коридор.
После того как техник-лейтенант ушел, в кабинете командира воцарилась какая-то болезненная тишина. Моховцев глубоко втиснулся в кресло и пристально смотрел в темный угол полуосвещенной
