«Ты живешь, как собака. Я больше страдать не могу. Скоро старость влетит в мое сердце серебряной мухой. Гирш! Я плачу над сказкой: на дальнем морском берегу Мирно в теплой избе жили-были старик со старухой. Положи мне ладонь на беременный грузный живот: Не жалеешь меня, пожалей эту жизнь молодую». «Я скажу тебе слово, высокое, как эшафот, На который за правое дело, быть может, взойду я. Малка! Знаешь ли ты: я жучка не обидел в траве, Я с пути, понимаешь ли ты, отводил его палкой, Но всю жизнь молотками гвоздят по моей голове, Торопясь вколотить меня в землю… А ты, моя Малка! Что ты видела, кроме ведра и корыта? Молчи! Разве жизнь не свалила тебя в роковом поединке? Как ты часто грустишь о последнем полене в печи, О последней крупинке пшена и о первой сединке! Разве дом этот — дом? Попадешь в этот подлый вертеп — И червями источится юность твоя золотая! Сколько милых людей погибает сейчас в нищете? Умирают они, — словно пуговички отлетают! У цветочницы рядом, в томленье ночной маяты, До рассвета бумажные розы не раз шелестели. Сосчитаешь ли ты, сколько выпили крови цветы? Сколько, будь они прокляты, — жизни цветы эти съели? А напротив стоит особняк с мезонином. Пустяк! В нем живет наш хозяин. Домишко не плохо сработан! Я тебе говорю: он построил его на костях, Кровью оштукатурил и выкрасил потом. Я бежал по лесам в предзакатный задумчивый час, На зеленых лужайках смолистые сосенки высились. Сколько темных домов для бездомных людей! А у нас, — Подрастут эти сосны, — из них понаделают виселиц. Я бежал по полям. Ото льна посинели поля: Для ребят голоштанных — какие рубашечки славные! А из нашей пеньки получается только петля, А на пажитях наших растут не рубашки, а саваны. Ах, мне видятся люди! На них пиджачки — в аккурат. На общинных полях паровые косилки и сохи. «Брат!» — один говорит и другой откликается: «Брат!» И глядятся друг другу в глаза хорошо, без подвоха. Малка, близится день! Мне лучи его светят во мгле. Назови моим именем нашего первенца-сына. Этот розовый мальчик пойдет по счастливой земле, Тяжкий камень позора с могилы моей отодвинув. Это будет другая земля — без рабов и господ, И для этой земли я отдам мою жизнь молодую. Я сказал тебе слово, высокое, как эшафот, На который за правое дело, быть может, взойду я». Неуклюжая дверь заперта на тяжелый засов, Слышно щелканье пеночки — голос рассветного вестника. Мерно каплют секунды с разваленных древних часов И совсем незатейлива их одинокая песенка. Пальцы женщины ежик упрямых волос шевелят, Теплой женскою лаской любое отчаянье лечится… Потрясая цепями, блуждает в пространстве земля, Одичалая родина гибнущего человечества.
