возможно, чего мы можем достичь, все человеческие особи, с нашими моментами, павловскими моментами, это не саркастичность.
Все уже сели и водитель тоже
Все уже сели. Я подумал это, услышав, как заработал мотор, так что водитель уже тоже, и тут же начались беспорядки. Родственники остались внизу на улице, а их родственники сели в автобус. Громкие голоса, я посмотрел, да, бравые армейские, орущие армейские, все голоса, людские голоса, орут, орут. Потом из автобуса выволакивали людей, выволокли из автобуса. Армейские набились в него, тянули, толкали, какие задачи выполняют армейские, серьезные операции, важные оперативные дела, все армейские в их знаках отличия, большие знаки, нарядные знаки, блестящие армейские в блестящих знаках, все в орденах, весь персонал, за доблестную кончину с почестями. Это были почетные люди, отважные люди, люди в автобусе, внутри, снаружи, верхний уровень, нижний уровень, и на улице, бравые мужчины, важные мужчины, важные операции, для тыквоголовых, я не раздражаюсь.
Раздражение саркастично?
Что значит саркастично.
Мягкие и зрелые, подрастающие, гнилые. Если у нас есть что-то под кожей, то чем это может быть, как не кровью, костями и хрящами, жилами и мышцами, и чем быть не может, артериями, бьющимися сердцами и душами, духами людей.
Да.
Семейные прощаются. Они прощаются прямо под носом армейских. Семейные прощаются, это священная деятельность. Священные вещи. Дайте мне религию, не подрастающую, уже подгнившую, ну что это, какие у нас убеждения, если у нас есть убеждения, тогда какие они.
Вот мы все залезли на нижний и верхний уровень автобуса, и снаружи поднимаются лица, смотрят на нас вверх. Я видел их, открытые лица, счастливые не счастливые, они прощались, когда еще они увидят своих близких. Никогда. Никогда они их не увидят.
Я правду говорю.
Так я свидетельствую.
У меня была книга, но я уже не читал, не старался отгородиться от всего остального, все равно невозможно. Так свидетельствую. Двух пассажиров выбросили.
Только двух. Такое мое свидетельство. Я из другого окна не смотрел. Не мог, у меня в голове только два глаза, и я оставался на сидении, на моем.
Да, молодой парень был среди этих двоих, его вытащили из автобуса вторым. Первым был другой. Каждого из них армейские тащили по отдельности, впятером. Пятеро армейских, важные агенты, все в знаках отличия за бравую отвагу, все на парня, который помоложе, забрали его из автобуса, тащили, били, не знаю, но все на одного, на внука стариков. Тащили впятером. Да, какая же в нем силища, молодость сильна, о да. Пятеро таких армейских мужчин. Почему не шесть, не семь, восемь, не японские воины, борцы. Это не саркастичность. Молодость это сила. Восемь воинов, борцов сумо, они бы этого молодчика вытащили. Еще бы лучше целый полк. Давайте их на нашу территорию, миротворцы нам не помешают, давайте их, давайте, все сюда.
Другой персонал, безопасности тоже, много, они там были. Я так и говорю. Многие орали, хотели информации. И на нас тоже глядели, орали нам, вверх. Я их не различил. У меня уши для громкости не приспособлены, для крика.
Продавцов убрали
отодвинули назад, из поля зрения, как также родственников и прочих пассажиров, чтобы не лезли на глаза этому персоналу.
И теперь те двое были видны целиком, отгороженные тачками продавцов, вот те двое, молодой и другой, которого вытащили из автобуса первым. Ему было тридцать, наш коллега. Разыскивали-то его безопасности, а забрали армейские. Я видел это, я знал. Я посмотрел, увидел, да. Это коллега. Я его не узнал, но понимал это понимал, кто может сказать так себе – пожалуйста, пожалуйста, сделайте это не сделайте
Да, они на него орали, толкнули его, повалили, и он поднялся, на ноги, да, встал на ноги, стоял, а они опять орут, орали на него опять, орали, опять сбили с ног, он поднялся, сбили, поднялся, свалили, поднимается, да, поднимается, все еще, поднимается, валится, да, принял решение, спасибо.
Какое решение, что за решение.
Все знают, что за решение. Он попрощался со своими родными. Родных там внизу не было, так что, когда они сбили его с ног и он встал, то стоял, ждал, просто ждал, и все понимали. Он не искал смерти, голова была склонена, она все равно придет. Все мы
Как же не использовать штык, байонет, бай о-нет, бай-бай, бэби. Штык можно использовать против юношей, как и против младенцев или мешков с зерном, против детей, когда все они окружены превосходящими силами, браво, без страха глядящими в прямо в лицо нашим младенцам, почему же и нет, разве что заграничные выдумщики могут чего-то там написать, академические эксперты, которые в нашей стране, как слуги и шуты наших главных начальств, все деньги и средства от наших коллег, все этим заграничным профессорам, специальным экспертам, которые могут сказать, мы существуем или не существуем, ну, кто купит мои слова, все газетные средства, прочие слуги всех слуг, такие политиканы и другой персонал, близкий министерству заграничных дел. Почему же их не использовать. Мешки с зерном те же человеческие существа. Да. Приезжайте в нашу страну, все продавцы тыкв и старые люди, может и вас здесь возьмет в окружение армейский персонал, который помоложе.
Это не саркастичность. Просто время не наше.
Люди могут сопротивляться унижению. Просто не наше время. Они еще будут сопротивляться унижению, потом, а у нас на сопротивление времени не хватает, на всякие такие его формы, если существуют также другие.
Нету у нас.
Убить и не убить.
Нашему автобусу уходить со станции, когда наш автобус уйдет со станции, не задавайте вопросов, это решать армейским, решения в суммарном порядке, упрощенное судопроизводство, применяется самостоятельно, власть суммарна, приведение в исполнение тоже
вот почему, из
Вот первого из них вытащили из автобуса, нашего коллегу. Какие у тебя человеческие права на человеческую жизнь, если ты вообще не человек, ах ты человек, да неужели, какая такая жизнь у тебя, если нет никакой, ты не человек, дай, я тебя убью, это же бойня, а я мясник. Где твое удостоверение личности, это чья страна, ваша, если так, показывай, где оно. Это предположения, мои предположения. Это я так думал. Они орали, гневными голосами, очень громко, я не мог читать книгу, вот и смотрел вниз, на улицу. Да, конечно. Старика и старуху я не видел. Эти армейские орали на первого, первого человека, вытащенного из автобуса. Это первого сбивали с ног, он вставал, сбивали, вставал, и орали на него, орали, эти армейские, и знаки отличия, люди в знаках отличия, армейские люди, орали на него, утраивая для нас представление с коллегой, да, я теперь видел, они это сознательно.
Этот персонал устраивал нам спектакль. Так я подумал тогда, да, спектакль, театр для пассажиров, родственников, продавцов, всех покупателей, подозреваемых коллег.
Но скоро спектакль переменился, этим первым человеком, кем бы он ни был, а решения, которые уже приняты, кто их принял
И есть такие, кто станет сопротивляться унижению. Те же армейские, они уважают друг друга, уважают сами себя, мы же большие люди, даже больше, и все при оружии, видите, вон какое у нас оружие.
У нас опыт. И все прогнозируется. Мы можем сказать, Сопротивление будет.
Не знаю, был ли он внуком. Я так сказал. Возможно, сын, племянник, сосед, не знаю. Кем он мог быть. Его отвели в сторонку, он никуда не глядел, мог глядеть куда хотел, быть где угодно, но никуда не глядел. Это такой способ, метод, кто хочет выжить, мы хотим. Кто это понимает, да все это понимают. У нас же опыт. Что есть унижение. Люди и не глядят никуда. Он смотрел только на то, что имело место перед ним, что там происходило, тогда, его глаза смотрели только на это.
Может на миг, кто скажет, я так не думаю.
Почетные армейские, почетные безопасности, все почетные оперативные и персонал, да, все остались в
