дураках. Я так и сказал, говорил это и говорю. При таком-то их опыте, ах, таком их опыте, накопленном таким персоналом, да такого опыта никто никогда и не видел. Что произошло, смерть произошла, эта человеческая раса, не имеющая опыта, что информация невозможна, лучше бай о-нет, лучше застрелить, просто привести в исполнение, власти хватает, так убейте его, лучше, чем тратиться попусту, энергию ни на что, автобусы бы поехали, расстреляйте этого первого, оно и для нас лучше, для автобусных пассажиров, лучше для всех, мы же практические люди.
Я думал, что это может случиться, я видел, как изгибается линия человеческих лиц, из человеческих лиц, лиц армейских и безопасностей, к мертвому человеку на улице. Это я мог сказать, у меня опыт, у всех нас, этого первого сбивали, вставал, сбивали, вставал
прогнозируется всеми, наш коллега, я наблюдал это, так и свидетельствую
На верхнем уровне люди смотрели на улицу вниз, не разговаривали. Первый теперь озирался в одну сторону, в другую. Сумасшедшие чувства были в его лице. Я видел. Мы ждали. Может ему выстрелят пулей в голову, когда, мы ждали, да, когда, знали это и ждали, просто вот так, мы ждали. Но не молодой человек, который не ждал, который уже обезумел, с его поступка все и началось. Ярость, бешенство, унижение. Где могли быть его старые родственники, я их не мог найти. Их внук, кто он им был, его поступок, он отступил к продавцу овощей, тыкв, к ящику, в котором гнилые тыквы, схватил тыкву и швырнул ее в персонал, в одного армейского, может в знаки отличия у него на груди, о, такой величавый, высший армейский товарищ- коллега, как вы себя нынче чувствуете, когда тыква лопается на вашей груди и растекается по великолепному мундиру
что я могу
Никто не может сказать. Тыква поднята, тыква летит, ударяет в полную знаков отличия грудь, растекаясь, и как он глядел, армейский служащий, как глядел, дикие глаза, расширенные, большие и круглые, они увидел нас на верхней полетной палубе, нас, пассажиров. Все люди были ошеломлены поступком молодого человека. Могу сказать, этот, первый, наш коллега, который теперь, наверное, мертв, он тоже глядел, во все глаза, вместе со всеми, и армейскими и всеми оперативными, потрясенными этим одним поступком, расплескавшейся тыквой.
Я говорю, это была тыква, так я свидетельствую. Другие говорили, арбуз, это история про арбуз. И вот армейский служащий шагнул к молодому человеку, и сразу начал стрелять ему в голову пулями. Этих армейских взбесить не так-то легко. Они ребята опытные.
Никаких беспорядков не последовало. Что должно было случиться. Чету стариков я не видел.
Я не видел и первого человека. Может его убрали оттуда. Я не знал его, ничего о нем, но он был наш коллега, я не имею сомнений.
Мы можем спрашивать, мы обязаны спрашивать.
Я могу и смеяться, все эти вопросы, кто должен прощать, может я. Вот я о чем спрашиваю.
Другие подробности.
Беспорядков не последовало, автобусы отъехали. Я уже говорил. Это история про тыкву, или арбузы, и я ее рассказал. Что такое память, вот я, который там был и теперь даю показания, может время сопротивления и придет, когда придет это время, и каково было время молодого человека и наше, пассажиров, которые ничего не могли сделать, что это за время для меня, может еще возникнут вопросы, если так полагается, но это уже не ко мне, я человек практический.
15. «вино одной религии»
Ты говорил мне, что ты религиозник, и говорил о самой религии, как ты ее придерживаешься.
Я это сформулировал.
Ты также готов к нападкам, ко всей враждебности.
Да.
Если позволишь мне так сказать, человек твоей культуры редко придерживается подобных верований, и также, всякий, если у него такие верования, мужчина или женщина, часто хранит их в секрете.
Я удивлен, что ты об этом спросил.
Я бы спросил так, где же честность.
Где.
Такие верования, они считаются глупыми.
Да.
Так они глупы?
Ты обвиняешь меня в глупости, это серьезное обвинение.
Тогда зачем улыбаться. Или нет, да.
Обвиняешь меня.
Я обвиняю тебя в глупости.
Раз так, значит так. Меня не заботит, что обо мне думают люди, а ты тоже человек. И ты спрашиваешь про религию, которая моя религия, и это меня забавляет.
Может мне извиниться.
Нет, лучше мне, я извиняюсь перед тобой.
Нет необходимости, ты только просвети меня, я задаю эти вопросы, веря твоим ответам.
Спасибо.
Ты сказал, это твоя собственная религия. Ты ее выдумал сам, из своей головы.
Да.
И нет бога, кроме твоего бога.
Да.
Я сказал, что для других религий это святотатство. Ты ответил, что тебя это не заботит.
He может заботить.
He может, да.
Я не могу.
Ты не можешь заботиться.
Что я не могу заботиться, да, я тебе говорил, это стержень моей веры, это спасет меня или погубит, все это, от этого, с учетом, что мой бог тоже может походить на заурядного бога.
И на других богов, сложных богов, со сложностями, богов, чья природа не заурядна, чья природа исключительна.
Да.
Это ведь предпочтительные боги.
Да.
Кто из них?
Я о них мало знаю.
Все религии насчитывают много веков, десять или двадцать, пятьдесят, сколько лет человеческие существа на этой планете, один миллион. А если другие планеты, сколько на них религий.
Я не знаю.
И также религий на одной, на этой планете, тысячи, сколько?
Я не знаю.
Как насчет них?
Я насчет них не знаю, может и существует различие, радикальное, может это фундаментальный вопрос, так может быть, я не знаю
Однако из всех таких религий, радикальных, не радикальных может существовать одна, которая подходит для всех, все люди могут найти для себя одну истину, и все-таки ты будешь держаться другой, придуманной тобой для себя.
Я не могу заботиться.
Объясни мне дальнейшие аргументы.
Ты глух к вопросам религии.
Только ушами. Мой разум услышит.
Ты сказал, у тебя отвращение к религиям.
Так меня воспитали, мать и отец, все семейные, люди нашей страны, все верили в богов, да, и во всех
