брата, у меня племянника? И угнали-то наших ребят какие-то пять паршивых конников Эзиз-хана. Надо было прогнать их из аула. Что такое Эзиз перед всем народом? По правде говоря, мы же сами и создали ему славу... Дали обмануть себя разными обещаниями, дали ему силу, — обманутый Артык вон и до сего времени ему служит,— а эта сила против нас же и обернулась. Всему виной наше неуменье действовать сообща, защищать свои права... Но лучше поздно, чем никогда. Как говорит Ашир, и теперь еще не поздно помочь советской власти. Так давайте же действовать. Откажемся платить налоги проклятому хану! Придут эзизовские сборщики налогов — прогоним их из аула, спустим на них собак! Потребуем возвращения наших ребят с фронта, будем делать все для того, чтобы лишить силы наших врагов!
Слова Сары взволновали людей. Возбужденно зашумели дейхане:
— Пусть только Мамедвели-ходжа сунется требовать ханский налог — я заверну ему халат на голову! (Тонким халатом накрывали голову женщины)
— А ханскому сборщику налога я вобью зубы в глотку!
— Назначим нашим старшим Сары-ага!
— Правильно! Тогда не будет кидаться на нас всякий щенок!
— Ашир, возьми меня к себе в нукеры!
— Ашир, и я твой товарищ!
— И я!..
Выйдя на поле, жнецы так горячо принялись за работу, что казалось, они не колосья срезали своими серпами, а сражали врага. Над полем звучала песня.
Ашир ходил из аула в аул, проводил беседы с дейханами, и «нукеров» у него становилось все больше. Но не умолкал и голос Мамедвели-ходжи. Он тоже вел свои назидательные беседы в аулах, читал проповеди против советской власти и таких «безбожников», как Ашир, превозносил имя Эзиза. Тедженского хана и его белых союзников он изображал как главную опору ислама.
— О чистые сердцем рабы аллаха! — тянул ходжа писклявым голосом, широко раскрывая слюнявый рот. - Когда люди впадают в греховные заблуждения, когда они, следуя за безбожниками, пренебрегают истинной верой и шариатом, аллах обрушивает на них свой гнев. Мы переживаем теперь такое страшное время... Большевики отрицают единство бога и божественную силу пророка. Советская власть, отвергая коран, лишает богатства тех, кому даровано оно волей аллаха, заставляет женщин снимать халат с головы и яшмак со рта. Но налетает на поля саранча — появляются и скворцы, истребляющие ее; распространяется среди людей яд неверия — всемогущий аллах дает нам и противоядие. Против ужаса безбожия по воле аллаха создано справедливое правительство, преуспевает в делах защиты ислама наш Эзиз-хан. Однако есть еще в народе безбожники, шпионы большевиков. Взять хотя бы того обрусевшего, никогда не принимавшегося в. счет уважаемых людей Ашира Сахата. Он старается отравить разум народа ядом своих безбожных речей. А я, как потомок пророка, именем аллаха призываю вас: не верьте словам вероотступников. У того, кто сражается за ислам, кто убивает подобных Аширу безбожников, покроется листвой и сухая палка... Эзиз-хан нынче на фронте, завтра он вернется, и тогда не сносить головы таким вероотступникам, как Ашир.
Проповеди ходжи сильно вредили работе Ашира. Неграмотных, темных людей пугали заклинания именем аллаха, пугал гнев Эзиз-хана. Надо было как-то заставить ходжу прекратить свои проповеди.
Как-то ночью Ашир приклеил себе усы, удлинил ресницы и брови и, нарядившись в форменную одежду нукера Эзиз-хана, пришел к Мамедвели-ходже. Он заявил, что послан из Ак-Алана расправиться с Аширом Сахатом и для тайного разговора повел ходжу в поле.
Аул уже спал. Свидетелем того, что произошло в пересохшем русле арыка, где уселись собеседники, была лишь луна, только что поднявшаяся над краем земли. Ашир дружески и проникновенно говорил ходже о необходимости жестоко расправиться с врагами ислама. И вдруг он схватил ходжу за горло, опрокинул его навзничь и сел на него верхом. Ходжа захрипел, тонкие ноги его задергались в предсмертной судороге. Видя, что Ма-медвели потерял сознание, Ашир разжал пальцы и задумался: «Что пользы от того, что я прикончу этого жалкого прислужника баев и Эзиз-хана? Ведь завтра же всем станет ясно, что я убил ходжу за его проповеди против меня. Мести Эзиза я не боюсь. Но мне не скажут спасибо еще несознательные, не утратившие веры люди. Кое-кто, может быть, и возненавидит меня. А проводить в народе агитацию за советскую власть станет еще труднее...»
И Ашир отказался от намерения убить Мамедвели-ходжу. Когда тот немного пришел в себя, он пристально посмотрел на него и спросил:
— Ты узнаешь меня?
Трудно было узнать Ашира в облике усатого эзизовского нукера, но Мамедвели понимал, что только Ашир Сахат мог схватить его за горло.
— А... А... Ашир-джан... — заговорил он, заикаясь.
— Так, значит, у моего убийцы покроется листвой и обожженная палка?
— Я... я... со всеми моими пра... пра... праотцами... поступал неправильно!
Ашир снова взял ходжу за горло, но душить не стал, а только встряхнул его голову и сказал с презрением;
— Ты, нечисть! Я вот здесь, где ты лежишь, могу приготовить из тебя ужин шакалам. Но я не такой кровожадный, как ты. Мне противно пачкать руки в твоей грязной крови. Однако, если ты и впредь будешь читать свои гнусные проповеди против советской власти, то знай: тебе придется сдать то, что взял ты во временное пользование! (То есть отдать душу)
— Я... я... теперь я нигде не буду читать проповедей. Клянусь аллахом!.. Ашир-джан, хочешь — я буду выполнять твои поручения? Народ поверит моему слову.
— За кого ты считаешь народ? Кто поверит тебе, если ты станешь сегодня защищать человека, которого вчера чернил? Какой дурак волку доверит стадо? Плевать мне на пользу, которую может принести твое лицемерие... Повторяю: если будешь вредить советской власти — не потерплю. Вот этого не забывай! — угрожающе проговорил Ашир и, поднявшись на ноги, спокойно зашагал в аул.
После этого Мамедвели-ходжа надолго прекратил свои проповеди и почти не выходил из дома.
Глава восьмая
Двенадцатого августа, оставив товарища с лошадьми и оружием в кустарниках за городом, Ашир переоделся в халат простого Дейханина и пошел в город выяснить положение. Ему сразу бросилась в глаза растерянность, царившая среди баев и торговцев. Купец Котур все свои наиболее ценные товары спешно перевозил со склада в аул.
Повсюду слышались тревожные разговоры.
— Ахальские джигиты уже удрали в Ашхабад...
— Фронт из Чарджоу передвинулся в Байрам-Али. Большевиков теперь не остановишь...
— Говорят, белые в эту ночь заявятся в Теджен...
— Конец меньшевикам и эсерам...
Эти новости окрылили Ашира. Придя на вокзал, он увидел санитарный поезд, переполненный ранеными, и большой эшелон с классными вагонами. Штаб белых, оказывается, уже прибыл в Теджен.
Толстопузый Ораз-Сердар утешал встретивших его на вокзале баев:
— Уважаемые, возвращение нашего штаба в Теджен ничего не означает. Не подумайте, что мы разбиты. Ввиду того, что наши основные силы еще не прибыли, мы не хотим держать фронт в безводных песках под Чарджоу. Мы намеренно оттянули наши части в Байрам-Али, где есть вода и много хлеба, а большевиков оставили в пустыне. От Байрам-Али фронт не двинется ни на шаг!
Ораз-Сердар воинственно потряс саблей в подтверждение своих слов. Ашир не поверил в его хвастливое заявление, но то, что сказал дальше командующий белым фронтом, заставило его насторожиться.
— Почтенные господа! — важно приосанясь, продолжал Ораз-Сердар. — Самое могущественное государство в мире, наша союзница Англия прислала нам на помощь свои храбрые войска. Через несколько минут вы сами увидите здесь их первый эшелон. Теперь мы не оставим большевиков не только в Байрам-
