Честно говоря, сомнительно, чтобы Керенский завидовал кровавой славе пресловутого «друга народа». Во время мартовской поездки в Москву он, напротив, говорил, что не собирается быть Маратом русской революции. Керенский попросту попал в почти безвыходную ситуацию. Освобождение из крепости бывших царских сановников немедленно было бы использовано против него его противниками слева. Между тем оставлять их в тюрьме было невозможно, поскольку уже первое расследование показало, что прямых нарушений закона за арестованными нет.
Выходом для Керенского стало создание Верховной (позже — Чрезвычайной) следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц. Во главе ее был поставлен московский адвокат Н. К. Муравьев, его заместителями стали сенаторы С. В. Иванов и С. В. Завадский (последний вышел из состава комиссии в середине апреля). К работе комиссии были привлечены ученые — такие как академик С. Ф. Ольденбург и П. Е. Щеголев — историк и литературовед, издатель журнала «Былое». Их пребывание в комиссии было вызвано стремлением зафиксировать для истории детали закулисной деятельности прежнего режима. Очень скоро эта задача стала для комиссии основной, так как собственно противозаконных действий арестованных сановников следователям комиссии обнаружить не удалось. Да, конечно, были мелкие злоупотребления по службе, вроде назначения на должности по протекции, но ни один суд не счел бы это основанием для приговора.
В итоге сложилась странная картина. Допросы, регулярно проводившиеся следователями комиссии, вылились в интервью для истории, но сами интервьюируемые содержались в тюрьме как опасные преступники. При этом тюремный режим отнюдь не отличался гуманностью. Бывший военный министр В. А. Сухомлинов в первый раз оказался в крепости еще за год до революции и имел возможность сравнивать прежние и новые порядки. По его словам, «режим при царском правительстве был строгий, но гуманный, — а при новом порядке, или, говоря правильнее, беспорядке — бесчеловечный, чисто инквизиторский».[149] На прогулку заключенных выводили всего на несколько минут в день, кормили их остатками обеда караульной команды, в крепость регулярно наведывались какие-то случайные посетители, для того чтобы посмотреть, как сидят бывшие царские слуги. Ходили разговоры, что караульная команда брала с таких визитеров деньги за удовлетворение их любопытства.
Особенно тяжелым было положение женщин. В воспоминаниях Вырубовой немало впечатляющих эпизодов из времени ее пребывания в крепости. «Самое страшное — были ночи. Три раза ко мне в камеру врывались пьяные солдаты, грозя изнасиловать. Первый раз я встала на колени, прижимая к себе икону Богоматери, и умоляла во имя моих стариков родителей и их матерей пощадить меня. Они ушли. Второй раз я в испуге кинулась об стену. Стучала и кричала. Сухомлинова слышала меня и тоже кричала, пока не прибежали солдаты из других коридоров… В третий раз приходил один караульный начальник. Я со слезами упросила его, он плюнул на меня и ушел. Наше положение было тем ужаснее, что мы не смели жаловаться: солдаты могли отомстить нам…»[150]
Жалобы заключенных вызывали у охраны в лучшем случае злорадство, а чаще — неприкрытое раздражение. Под стать охране был и тюремный врач доктор Серебряников, казалось, получавший удовольствие от вида чужих страданий. Но в конце апреля Серебряников был смещен и на его место назначен И. И. Манухин. Добрую память об этом человеке сохранили многие десятки сменявших друг друга узников Трубецкого бастиона. Манухин был талантливым ученым, учеником знаменитого Мечникова. Как практикующий врач, он тоже пользовался широкой популярностью. Самым известным его пациентом был Горький, которого Манухин сумел вылечить от туберкулеза.
У Манухина был широкий круг знакомых среди левой интеллигенции. В его квартире на углу Сергиевской и Потемкинской любого посетителя ждал радушный прием. Здесь неоднократно бывал и Керенский, которого с Манухиным, помимо прочего, объединяли и масонские связи. Но самое главное — Манухин был человеком честным и отзывчивым. Когда ему стало известно о порядках, царивших в Петропавловской крепости, он добровольно вызвался занять должность тюремного врача.
Назначение Манухина привело к разительным переменам. «Для доктора, — вспоминала Вырубова, — все мы были пациенты, а не заключенные. Он потребовал пробу пищи и приказал выдавать каждому по бутылке молока и по два яйца в день. Воля у него была железная, и хотя сперва солдаты хотели его несколько раз поднять на штыки, они, в конце концов, покорились ему, и он, невзирая на грубости и неприятности, забывая себя, свое здоровье и силы, во имя любви к страждущему человечеству, все делал, чтобы спасти нас».[151] Вырубова имела основание восторженно писать о Манухине. Благодаря его настояниям она в середине июля была освобождена из Петропавловской крепости и переведена в арестный дом на Фурш-тадтской, где режим содержания был гораздо легче.
Шли месяцы, а будущее заключенных Трубецкого бастиона по-прежнему оставалось неопределенным. Во время июльских событий, когда Временное правительство едва не лишилось власти, Петропавловская крепость была занята отрядом болыпевиствующих матросов. В этот момент от физической расправы арестованных спасла только случайность.
О том, что происходило в стране, узники Петропавловской крепости могли узнавать только по случайным разговорам с охраной. Сухомлинов вспоминал, что как-то на прогулке услышал от караульного унтер-офицера: «Обождите немного, мы вам скоро доставим сюда Керенского с товарищами».[152] Неожиданно в середине августа поступило распоряжение об освобождении части заключенных. Они не были оправданы, но в качестве меры наказания к ним было предписано применить высылку за границу. Другие же дожили до октябрьского переворота и успели увидеть в соседних камерах министров уже Временного правительства.
ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗА РАБОТОЙ
Первое заседание Временного правительства состоялось в субботу 4 марта 1917 года. Таврический дворец в предыдущие дни подвергся настоящему разгрому, и заседать там не было никакой возможности. Поэтому министры собрались в здании Министерства внутренних дел (напомним, что во главе его стоял князь Г. Е. Львов, совмещавший этот пост с обязанностями премьера). Там же правительство собиралось в течение двух последующих дней. Лишь с 7 марта заседания были перенесены в Мариинский дворец, который и стал до середины июля главной правительственной резиденцией.
Это роскошное здание в самом центре города было некогда построено Николаем I для своей старшей дочери. В последующие годы Мариинский дворец стал местом пребывания Государственного совета. В первые недели революции дворец быстро утратил респектабельный вид. Французский посол М. Палеолог увидел его в эти дни таким: «В вестибюле, где раньше благодушествовали лакеи в пышной придворной ливрее, оборванные, грязные, наглые солдаты курят, валяются на скамейках. С начала революции большая мраморная лестница не подметалась. Тут и там разбитое стекло, царапина от пули на панно свидетельствуют о том, что на Исаакиевской площади происходил жаркий бой». [153]
В первое время заседания правительства происходили два раза в день — в четыре часа пополудни и в девять вечера. Вечернее заседание затягивалось до глубокой ночи. Каждый раз работа начиналась с огромным опозданием. Вины министров в этом не было или почти не было — опаздывали они потому, что честно просиживали в своих ведомствах по 10–12 часов, пытаясь справиться с потоком текущих дел. Другой вопрос, что это по большей части был сизифов труд. Основная часть новых министров не имела никакого опыта бюрократической деятельности и была едва знакома друг с другом.
Мы уже писали о том, что первый состав Временного правительства был предельно случаен. Князь Г. Е. Львов получил кресло премьера только потому, что другие члены кабинета не хотели видеть в нем Родзянко. Но даже главный инициатор этой интриги П. Н. Милюков быстро разочаровался в новом министре-председателе. Другой осведомленный современник — управляющий делами Временного правительства В. Д. Набоков позднее вспоминал, что Львов «не только не сделал, но даже не попытался сделать что-нибудь для противодействия все растущему разложению. Он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи».[154] В спорах между министрами Львов предпочитал оставаться в стороне и избегать самостоятельной позиции.
Пассивность премьера могла бы быть компенсирована наличием в правительстве сплоченной группы, чья линия поведения и определила бы позицию кабинета. Но в первом составе Временного правительства таковой не оказалось. Формально можно было говорить о существовании некой кадетской фракции, поскольку четверо из одиннадцати министров состояли в партии кадетов. Однако на практике даже среди них не было полного единомыслия. Самой яркой фигурой из министров-кадетов был, несомненно, признанный партийный лидер П. Н. Милюков. Он получил портфель министра иностранных дел, о котором мечтал давно.
В своих воспоминаниях Милюков без лишней скромности писал, что он был единственным из министров, кому не пришлось учиться на лету и кто сел в министерское кресло с полным знанием дела.[155] Действительно, Милюков имел прочные связи в дипломатических кругах и легко находил общий язык с иностранными послами. Но кадетскому лидеру было свойственно некоторое доктринерство и упорное нежелание считаться с обстоятельствами. В результате Милюков быстро оказался в изоляции, что через два месяца и привело его к отставке.
Товарищем Милюкова по партии был министр земледелия А. И. Шингарев. Свою карьеру он начинал как земский врач, но в Государственной думе получил известность прежде всего ожесточенной критикой Столыпинской реформы. Набоков писал, что Шингарев всю жизнь оставался «русским провинциальным интеллигентом, представителем третьего элемента, очень способным, очень трудолюбивым, с горячим сердцем и высоким строем души… но в конце концов рассчитанным не на государственный, а на губернский или уездный масштаб».[156] К правительственной работе он оказался абсолютно не подготовлен. Его длинные речи в привычной думской манере вызывали у коллег по кабинету только раздражение. К тому же аграрный вопрос для России был особенно болезненным. Тут не справился бы и куда более сильный человек, а уж Шингарева эта борьба с ветряными мельницами за считаные недели едва не довела до нервного срыва.
Министр просвещения и тоже член кадетской партии А. А. Мануйлов в политическом отношении себя почти не проявлял. Хотя в прошлом он был ректором Московского университета и даже избирался в Государственный совет, то есть имел определенный опыт административной работы, но это был опыт мирного времени. В революционную эпоху Мануйлов, совсем не боец по складу характера, оказался мало пригоден для высоких постов.
Четвертым представителем кадетской партии в составе правительства был министр путей сообщения Н. В. Некрасов. Он был опытным инженером-путейцем, да к тому же человеком немалой энергии и силы характера. Казалось, лучшего кандидата было не найти. Но Некрасов давно уже находился в конфронтации с Милюковым. В период их совместного пребывания в правительстве эти расхождения усугубились еще дальше и в итоге закончились полным разрывом.
Таким образом, кадетская «четверка» тянула в разные стороны и стать прочным ядром кабинета не могла. Среди других членов правительства самой заметной фигурой был военный министр А. И. Гучков. Выходец из богатейшей семьи московских фабрикантов-текстильщиков, он не проявил никакого интереса к семейному делу. Гучков был натурой энергичной, честолюбивой и в чем-то склонной к авантюризму. В молодые годы, будучи студентом одного из германских университетов, он прославился как отчаянный бретер. Ему всегда не хватало острых ощущений. Гучков совершил путешествие в Тибет, в период Англо-бурской войны воевал добровольцем на стороне буров и даже попал в плен к англичанам.
В политике Гучков выдвинулся стремительно и вскоре стал известен на всю Россию. С момента создания «Союза 17 октября» Гучков превратился в его признанного лидера. Позже он был избран председателем III Государственной думы, где октябристы играли решающую роль. В этом качестве Гучков поддерживал правительство Столыпина, но не колеблясь покинул свой пост, когда посчитал, что правительство нарушило закон. Остается добавить, что высокие посты не охладили темперамент Гучкова. На радость газетным репортерам, он то и дело оказывался участником дуэлей (один раз он даже вызвал Милюкова) и других скандальных историй.
Однако сейчас знавшие его прежде могли подумать, что Гучкова подменили. Былая кипучая энергия куда-то исчезла, он стал замкнут и молчалив. Набоков вспоминал: «Когда он начинал говорить своим негромким и мягким голосом, смотря куда-то в пространство слегка косыми глазами, меня охватывала жуть, сознание какой-то полной безнадежности. Все казалось обреченным».[157] Действительно, уже давая согласие занять кресло военного министра, Гучков не верил в конечный успех. К тому же он в это время тяжело болел и не всегда принимал участие в заседаниях правительства.
Большинство других министров ни опытом, ни известностью не могли составить конкуренцию Гучкову или Милюкову. Обер-прокурор Святейшего синода В. Н. Львов (мы уже писали о нем и еще будем писать), равно как и государственный контролер И. В. Годнее, представляли собой фигуры малопримечательные. Более заметной личностью был министр торговли и промышленности А. И. Коновалов. Он представлял российских предпринимателей нового поколения, очень сильно отличавшегося от почти карикатурных типажей из пьес Островского. Коновалов учился в Московском университете, стажировался на предприятиях Германии и Франции. На своих фабриках он давно уже ввел 9-часовой рабочий день, строил больницы и
