Что было сил он оттолкнулся ногами от края крыши и, не выпуская меча из руки, одолел в прыжке локтей восемь, а то и девять. Левая кисть сомкнулась мертвой хваткой, ноги крепко-накрепко обхватили толстый ременный канат.
– Отлично, дружок, – прокомментировал оборванец, который стоял на почтительном отдалении от гибнущего дворца. – Твоему прыжку позавидует любая обезьяна. А моей магии – любой, кхи-хи, император Великой Агадеи.
Шар уверенно поднимался, хотя его ноша утяжелилась почти вдвое. Конан медленно лез по канату к корзине. Очень мешал меч, его никак не удавалось спрятать в нежны.
– Конан?! – Бен-Саиф отшатнулся от стенки корзины, но изумление и страх тотчас уступили злорадству. Киммерийский бродяга, его проклятье, болтается в поднебесье на жалком канате. Теперь ему точно конец. Достаточно разок-другой полоснуть кинжалом, и…
Он снова вспотел от страха. Его кинжал остался внизу вместе со всем оружием!
Ломая ногти, он теребил бесформенный узел под брюхом шара. Тщетно – слишком толст канат, слишком туго затянули узел бесчисленные рывки.
Перо! Стальное перо! Он вонзит его в глаз киммерийцу, едва тот поднимет голову над краем корзины! И Конан от страха и невыносимой боли разожмет пальцы и камнем улетит вниз!
Бен-Саиф вытащил перо из-за пазухи, стиснул в кулаке и опустился на корточки.
– Это еще что такое?? – возмутился на земле Анунна. – Грязные приемчики? Как не стыдно, Бен-Саиф?! Ты же сотник горной гвардии! Солдат императора Великой Агадеи! Кхи-кхи-хи…
Из-под шара на плечи Бен-Саифа упал конец ремня, что перекрывал отверстие в оболочке. Упал и обвил шею.
– Сам виноват, – сказал Ну-Ги, когда бездыханное тело сотника повалилось на дно корзины. – С такими, как Конан, надо драться честно. Правда, Иярчик?
Он поднес к лицу насмерть перепуганного попугая. Ласково подул на плешивую макушку.
– Лети, пичужка. Лети следом за шаром. А то бедненький глупенький император ждет нас с тобой, не дождется.
Он подбросил попугая, тот захлопал крыльями, и отшельник невесомо, как пушинка одуванчика, взмыл над горящим дворцом.
Глава 3
Словно моровое поветрие пронеслось по многолюдным кварталам величественной агадейской столицы. Личным указом Абакомо распорядился выселить в окрестные села светское население; даже весь его двор, за исключением жрецов, спешно перебрался в загородную резиденцию императора.
Шетра готовилась встретить божество.
Никакой иной город или село Междугорья, уже не говоря о монастырях с полигонами, специально предназначенными для всевозможных катастроф (а разве не чревато катастрофой приглашение в мир живых божества такого пошиба?), не годились для приема верховного бога агадейского пантеона. Столица облачилась в торжественно-праздничный наряд: море цветов, государственные флаги на каждом фасаде, зеленые и желто-коричневые процессии жрецов, парадные мундиры на тысячах солдат горной гвардии. Все священнослужители и воины Междугорья собирались на городской площади и строились в безупречные шеренги вдоль монументальных мраморных стен подиума из шлифованных мраморных блоков, на котором возвышался циклопический позолоченный трон с расширяющейся кверху спинкой и закругленными подлокотниками.
Король, надевший сообразно случаю мундир тысяцкого горной гвардии, ждал как на иголках, когда последние священники и гвардейцы займут свои места в строю. Его вельможи и адъютанты несколько ночей не смыкали глаз, готовя столицу к великому событию, к переломному моменту в истории Агадеи (да что там Агадеи – всего мира!), и теперь едва держались на ногах от усталости.
Преподобные Кеф и Магрух смахивали на оживших мертвецов, им досталась самая сложная работа: поиск безотказного средства для вызова божества. Они переворошили библиотеки всех храмов, закопались в окаменелые пласты фольклора, не побрезговали даже языческой эзотерикой, но отыскали, в конце концов, способ, который вчера, на испытании в Храме Откровения Инанны, за северной околицей Шетры дал ощутимый и зримый результат. В белокаменной молельне Храма, напоенной чадом ароматических лучинок и трав, золотая клетка над Кефом и Магрухом раскололась, и в пролом вступила бледная дева в желто- коричневом одеянии, и назвалась богиней Инанной, и возложила ледяные длани на макушки изнуренных пастырей, и рекла страшноватое пророчество: «Тот, кого вы разбудить мечтаете, встанет и придет, но горе вам, если он встанет не с той ноги». И улыбнулась обворожительно, и исчезла, а клетка, что обуздывала их души, рассеялась в пыль, в неуловимые золотые лучи, сгинула без следа. Больше она не появлялась ни над великомудрым императором Агадейским, ни над его просвещенными подданными. Богиня любви и распри сняла чары злого духа Анунны, и в сем Абакомо видел доброе предзнаменование.
– Все готово, о повелитель, – склонился перед императором дородный царедворец в зеленой расе ануннака, верховного жреца храма Эрешкигали.
Абакомо позавидовал ему. Ибн-Мухур – хлопотун, каких поискать, радеет не за страх, а за совесть, но с его щек никогда не сходит здоровый румянец. Перед уходом из дворца Абакомо глянул на себя в серебряное зеркало: под глазами коричневые полукружья, щеки ввалились, обострились скулы. Конечно, разве могли не сказаться на облике ночные бдения, бесчисленные попытки пробить золотую клетку? Чего только не вытворял Анунна, загробный интриган, как только не глумился над юным монархом! Каких только монстров не подбрасывал из небытия! Но все-таки Абакомо переиграл коварного чародея, и теперь их должен рассудить сам Нергал. Император нисколько не сомневался, что суд закончится в его пользу.
– А раз готово, – произнес Абакомо, внутренне содрогаясь от волнения, – чего же мы ждем?
Ибн-Мухур повернулся к Кефу и Магруху и картинно воздел руки – подал верховным жрецам знак начинать. Те направились к своей пастве: худощавый седой инаннит – к шеренгам священников в желто- коричневых мантиях, низенький плешивый эрешит – к строгим зеленым рядам. Абакомо взобрался по лестнице на подий и встал спиной к трону, а лицом – к суровым горногвардейцам.
– Верные сыны Агадеи! – воззвал он к собравшимся на площади. – Храбрые защитники отечества и смиренные радетели веры! Возлюбленные подданные мои!
