этом в Шарм-эль-шейх полетим. Муж уже тур купил. Там сейчас хорошо, солнце, море... Леночка и учебники с собою берет, почитает.
– Но, послушайте, есть же какая-то дисциплина, мы ведь требуем посещения школы. Конечно, если ребенок заболел, это одно дело, но вот так, просто отдохнуть... Я, право, не знаю... И директор...
– Конечно, конечно, дисциплина – это обязательно. И папа Леночке все время говорит, что дисциплина – это главное на работе. А директор все знает, она не возражает, я вам заявление оставлю, Мария Семеновна, а Вы уж передайте.
– Если директор не возражает, то конечно.
– Вот и хорошо, а это вам к чаю.
Дама, положив на стол коробку конфет и не слушая вялые «Ну, что вы, ну зачем?», даже не попрощавшись, просто кивнув, выплыла из класса.
«Ну и нахальство! – подумала Мария Семеновна, – взять вот так и посреди учебного года поехать погреться на солнышке в Африке, будто так и должно быть! А мы потом должны после уроков ее дочке консультации давать! Не поняла она, видишь ли! Поменьше бы по Египтам шлялась – больше бы понимала! Сидит, глазами хлопает... Конечно, такой можно и не учиться, мама с папой все купят и в институт платный впихнут, и будет потом или юристом или экономистом большие деньги огребать».
Глухое раздражение на невиноватую, в общем-то, ни в чем Лену, захлестнуло, поднимаясь волной к горлу, и отпустило... В кабинет со звонком входил ее 9 «А». Ребята толкались, хихикали, кто-то нарочно застрял в дверях, не пуская остальных, на него нажали... Одной из последних зашла Лена и, смущенно взглянув на учительницу, привычно села за предпоследнюю парту у окна, аккуратно доставая из портфеля тетрадь, учебник, ручку.
«А может так и должно быть? Если бы я могла, я бы тоже поехала. В Египте сейчас, наверное, хорошо, – подумала Мария Семеновна через минуту, глядя в окно на заснеженные деревья, – вдвоем с Андрейкой нам где-то тысячу – полторы долларов нужно... Нет, это мне в жизни не накопить столько. Может, в Дагомыс всё-таки удастся?»
Она никогда не бывала ни в Египте, ни где-нибудь еще за границей, но почему-то ясно представляла расцвеченные вечерними огнями улицы, блеск витрин, маленькие, уютные кафе, разноязычный гомон и себя, среди всего этого, в белом, выше колен, платье, с обнаженными руками...
После шестого урока в кабинет заглянула завуч.
– Мария Семеновна, там зарплату привезли, сейчас выдавать начнут. А в два часа учеба избирательных комиссий... Вы помните?
– Помню, помню, – Мария Семеновна уверенно закивала головою, хотя об этой учебе забыла начисто, – конечно, помню, обязательно буду.
Очередные выборы кого-то куда-то должны были состояться через две недели. В избирательную комиссию она бы, конечно, не пошла, если бы за это не обещали заплатить. «Хоть какие-то, а все – деньги, – думала она, – ладно, помучаюсь денек». Но мучиться пришлось не денёк, комиссию без конца собирали на совещания, собрания, учебу, дергали людей, безостановочно твердили об ответственности. А недавно директор, приехав с очередного совещания, вообще огорошила.
– Нам, в управлении, – сказала она, – заявили, что если выборы будут признаны недействительными из-за низкой явки, избирателей, то отвечать будут руководители школ. – Она вздохнула, взглянула в окно, будто подыскивая слова, и продолжила, – и деньги на повторные выборы вычтут из школьного бюджета... В общем, велено провести родительские собрания и агитировать родителей прийти на выборы, не позорить школу, – она снова вздохнула, пошевелила беззвучно губами и закончила. – Что же, будем исполнять...
Сейчас, стоя в очереди за зарплатою у кабинета завхоза, Мария Семеновна вспомнила, какое чувство стыда она испытывала, проводя это бестолковое родительское собрание.
– За вами никого нет? Тогда я буду. – Сзади подошел учитель истории, пожилой, сухощавый, с седой шевелюрой и жесткими топорщащимися усами, Павел Андреевич. – Что, пойдем, огребем мешок денег? Вот интересно, в былые времена, впрочем, не такие уж далекие, это дело жалованьем называли. Пожалованные, понимаете ли, деньги... А теперь перестали, впрочем, то, что нам сейчас подают, «жалованьем» назвать язык не повернется; «зряплата» – вот это в самый раз... Знаете, я тут как-то вечером томик Катаева взял почитать «Белеет парус одинокий», помните? Хотя, вы, наверное, это уже не читали.
– Ну, почему же, в детстве читала, конечно.
– Так вот, и я читал, и любил, надо сказать, эту книгу в нежном возрасте. Но, не об этом речь... Перелистываю я, этак, сей роман вечерком, детство вспоминаю, и вдруг до меня доходит, что отец Пети, главного героя – учитель. Ей-Богу, раньше как-то не доходило, что он простой учитель. И вот этот простой учитель живет в многокомнатной квартире, содержит на свое учительское жалование двоих детей, родственницу, кухарку, откладывает деньги на поездку за границу. При всем этом он жалуется на безденежье и бунтует! Да, думаю, коллега, вас бы на наше место, вы бы, пожалуй, снова революцию затеяли... Ваша очередь, Мария Семеновна!
Мария Семеновна, заслушавшаяся историка, ойкнула и заскочила в кабинет завхоза и, расписавшись в ведомости, сложила в кошелек выданные бумажки. Вся ее зарплата, за месяц, включая аванс, составляла что-то около ста долларов. В последние годы она, как и многие другие, привыкла все считать в долларах, это позволяло хоть как-то оценивать деньги, что при постоянной инфляции было отнюдь не просто. Часов химии в школе было немного: три восьмых класса, три девятых, да по два десятых и одиннадцатых давали ей только двадцать часов недельной нагрузки. Доплачивали, правда, за кабинет и классное руководство, но это было совсем немного. Вместе с деньгами, которые присылал муж, получалось в месяц долларов 120– 130.
Заперев кошелек в кабинете, она поспешила на учебу. Держать под замком кабинет она привыкла не сразу, только после того, как у нее украли сначала зонтик, потом перчатки, и, наконец, сданные детьми за фотографии деньги, она научилась, выходя из кабинета, всякий раз запирать его на ключ. Вообще-то, школа считалась хорошей, но периодически кто-то начинал подворовывать... То пропадали куртки детей из раздевалки, то деньги из учительских сумок, оставленных на столе без присмотра. Подозревали кое-кого, конечно, проводили беседы, но поймать вора за руку было невозможно, а милиция от таких дел попросту отмахивалась.
Тот же историк как-то, махнув рукой, сказал: «Что вы хотите, вся страна ворует, вон за один день кредит на полтора миллиарда долларов украли, по телевизору только об этом и говорят... Да и говорят-то скорее с завистью, чем с осуждением. А мы им понятия о чести и совести пытаемся внушить».
– Ну, почему вся страна, – возразила тогда ему Мария Семеновна, – мы ведь не воруем!
– Мы! Мы – это живые ископаемые, можно сказать, мамонты сегодняшнего дня, да и что мы украсть можем?
Сейчас, сидя на учебе и слушая, зачитываемую вслух какую-то дурацкую инструкцию, глядя как Павел Андреевич чиркает красной ручкой в перебираемых листочках, Мария Семеновна пожалела, что не взяла с собой контрольные работы девятого класса и опять подумала, что проверять их придется ночью, ведь сегодня вечером должен заехать Анатолий Иванович... Наконец учеба закончилась.
– Ну вот, на сегодня все! – подвела черту завуч. – Павел Андреевич, в помещении избирательной комиссии нужно сейчас повесить портрет президента, вы у нас единственный мужчина, будьте уж так добры, а Мария Семеновна вам поможет... Поможете, Мария Семеновна?
Минут десять историк прилаживал на вбитом в стене крюке портрет. Мария Семеновна пританцовывала вокруг, подавая команды «Выше», «Ниже», «Правее», пока не наткнулась бедром на угол стола. С ужасом глядя, как из под подола юбки выползает к колену стрелка на поехавших колготках, она прижала это место ладошкою и замерла.
– Вот так и хорошо, пусть висит, – дрогнувшим голосом, чуть не плача, и не глядя уже на портрет, объявила Мария Семеновна. Колготки были последними и покупка новых никак не вписывалась в ее планы. «Господи, ну почему я такая растяпа! – думала она, стоя неподвижно и стараясь прикрыть стрелку подолом, пока историк, отойдя от портрета, оценивающе разглядывал дело своих рук.
С портрета на них смотрело крупное, слегка одутловатое лицо, с чуть брюзгливо поджатыми губами, и равнодушным взглядом, которому художник попытался придать значимость.
– Не помню, у кого читал, – историк посмотрел куда-то на потолок, – «Истинное лицо президента – это
