– и отнести их все только за счёт испытаний? Как будто, не будь испытаний, никто бы вообще тут никогда не болел и не умирал. Глупости ужасные. На этой волне те, кто никогда радиации в глаза не видел, академиками стали! Они – в верхах. Ни стыда, ни совести».
А вероятность мутационных процессов до 35 бэр ничтожно мала. Мутации требуют очень высоких доз... Мы не берём площадку атомной станции, Тридцатикилометровую ту же зону, конечно. Но когда дозы невелики, тут картина другая: уехавшие – они на новом месте страдают, болеют, преждевременно умирают, оторванные от привычной жизни. Вот этот урон никто не оценил – тот урон, который нанесли народу делавшие на радиации свои дела ради собственных политических амбиций. Тут не радиационная, а уже социальная катастрофа нанесла куда больший вред. Многие уехали напрасно...
А совсем простые люди – они так и остались здесь, со своими проблемами, с повышенной радиацией, и до них не было никакого дела. Так вот: тем, кто здесь всё же остался – вот кому помогать надо! Помогать жить. И мы знаем, как это делать. Делаем... Люди сами теперь возвращаются на эти свои места. Всё приходит в своё изначальное состояние. Говорят: «Нам надо жить...»
Сергей Беспалый: «...Если он привык жить возле речки, то в Минске том же, переселённый – на него посмотришь: у него просто отняли часть жизни.
А в деревне Тульговичи – блокаду такую устроили, чтобы всех выселить. Ни магазина, ни больницы – ничего... Но оставшиеся жители создали там свою общину. Кто сильнейший был, выбрали его старостой. Он у них, как председатель колхоза, всё решает... Остались люди».
Анатолий Скрябин: «С чего начинается жизнь? Она начинается – с пионеров. Где безлюдная земля, рано или поздно там появляется кто-то Первый. Он пробивает тропу... Их выселяют с милицией, гонят – а они остаются. Возвращаются. Первые. Они, стойкие, убеждённые, наперекор всему жизнь восстанавливают. И они её возродят, вопреки нашим политикам. А нам надо быть вместе с ними – совместно бороться со всякими этими бедами и выживать».
Вот данные по Хойникскому району. Всего после аварии отсюда выехало более 18 тысяч человек. Прибыло за это время – 7 125.3а время после аварии в колхозах и совхозах района построено – 528 квартир, в г. Хойники – 395.
Однако, неверно было бы представлять картину так, что в зоны с правом на отселение возвращаются только старожилы. Едут сюда и семьи из республик бывшего Союза. В Хойникском районе живёт уже, к примеру, несколько десятков семей из Казахстана. В райисполкоме объясняют:
«Принимаем не всех. Только порядочных».
Дмитрий Скрипскис: «Сюда приезжают те, у кого здесь родственные связи. Я тут рос, техникум закончил в Белоруссии. А без этого устроиться на работу было бы гораздо сложнее. Живём тут с августа прошлого года. В Алма-Ате работал в агентстве частной фирмы, зарабатывал нормально. Не шиковали, но на жизнь хватало...
Жена – украинка, работает здесь секретарём. Детей двое, 13 и 14 лет, учатся в местной школе. Пока занимаем чужую квартиру, но за неё не платим. Как оформим гражданство, получим своё жильё. Задержка пока из-за этого – из-за нас самих... С финансовой стороны тут сложнее, чем в Алма-Ате. А в остальном – я не жалуюсь.
...Бели бы меня притесняли, то я бы не только завгаражом, а и с вилами тут бы не ходил».
Сужается постепенно кольцо пустующих земель вокруг Тридцатикилометровой зоны. Теперь, на тринадцатом году после аварии, отхлынувшая было жизнь снова, шаг за шагом, продвигается все ближе к неутихающему реактору, из которого пытаются вырваться новые кюри, рентгены, беккерели. Как же определить для себя человеку, где ему ещё нельзя жить, а где – можно?
Бесконечно почтительно относясь к знаниям Анатолия Михайловича, я все же верю учёным немного меньше, чем они себе. Имея ограниченное количество органов чувств и построив приборы по принципу их многократного усиления, можно ли претендовать на всеобъемлемость в научном познании больного мира? И надо ли мириться с тем, что, искажённый человечеством, он будет искажаться и впредь, а уж мы под него как-нибудь подладимся? Могут ли быть в заболевшем мире здоровые люди? «...Он никогда не даст мне спокойно жить, – пишет в своем сочинении о Чернобыле Лена Жигунова, – а мечтать о будущем, кажется, нет смысла. Я всегда буду в тревоге за своих родных, за своих сверстников, за тех, кто ещё не появился на свет».
Эпиграфом к сочинению девочка взяла слова из Откровения Святого Иоанна Богослова – «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».
Учёные достойно пытаются помочь людям тем, чтобы устранить «горечь» вод, возле которых они оказались. Учёные героически исправляют, по мере своих сил, следствие, полагая, что они исправляют – причину...
Но вот в особое притяжение этой полесской земли, о котором говорил Николай Григорьевич Войтенков, – я верю безусловно. Людская преданность ей и любовь стремятся преодолеть радиационное бедствие.
Любовь стремится воскресить с Божьей помощью то, что превратилось из жизнетворного – в смертоносное, превратилось из жизни – в смерть.
Много повидавший на своём веку и преданно служащий людям, оказавшимся в беде, учёный Скрябин говорил о том, что на безлюдные земли рано или поздно приходят – Первые. Пионеры. Убеждённые борцы, осваивающие с риском для собственной жизни опасное пространство. Нет... Убеждённые борцы всегда приходят вторыми. Потому что первыми бывают только не претендующие на первенство. Борцы приходят – и всегда обнаруживают, что всё началось ещё до них. Задолго же до того там оказываются такие, как Миновна. Галина Миновна, белорусская крестьянка.
В 1987 году, в зоне высокой радиации, в полностью выселенной деревне, где не осталось ни магазина, ни больницы, ни света, ни радио, её, сухонькую опрятную старушку, увидел вдруг Виктор Игнатович. Он работал тогда собкором АПН, и это его репортажи из опасных зон Чернобыля говорили миру о том, что там происходит.
Галину Миновну выселили как и всех. Увезли. А она доехала – и вернулась пешком назад. И шла так, одна, более тридцати километров, вековыми лесами, в родную свою деревню – пустую Колыбень. Колыбель, по-нашему.
Виктор Игнатович: «Сначала это был шок. Мы не знали еще накопленной дозы радиации в Колыбени, но у нас были дозиметры. И Галина Миновна, сморщенная, в платочке, говорит: „Ой, хлопчики! Вы простите меня, у меня курки туг, кабанчик один, ну – могу вам два яйка и борщик сделать. Давайте в хату!..“
Я этих людей понял. Они сказали себе так: это – наша земля. Старые люди, которые хотят от земли только одного – чтобы в неё лечь. Чтобы умереть не где-то – а здесь. И для них неважно, сколько в ней кюри.
...Она и жила-то – возле сестры. После войны осталась без мужа. И у нее родная душа – одна сестра, которая тут, в Колыбени, похоронена. Куда ей от неё уходить?!.»
Галина Миновна умерла два года назад. У Виктора Игнатовича остался последний снимок: стоит Миновна в платочке, задумавшись, на кладбище, в пустой деревне. Один огромный белорусский крест возвышается на переднем плане. И рядом – крест поваленный, упавший. В перекрестьи этих двух крестов стоит сухонькая Миновна.
И снова – о строгой сопряжённости в веках всего и со всем. Помните ли? Ведь уходил, уходил апостол Пётр из враждебного, гибельного для него Рима! «...Но в воротах города он встретил Господа, идущего в город, Который на вопрос Петра: „куда идёшь, Господи?“ ответил: „в Рим, чтобы снова быть распятым“. Тогда Пётр понял, что настало для него время прославить Бога своею смертию, и возвратился обратно в Рим. Нерон осудил его на крестную смерть. Апостол просил распять себя головою вниз, потому что считал себя недостойным умереть на кресте так, как умер Сам Господь».
....И всё же, возвращаться из зон Чернобыля в Москву – всё равно, что шагнуть из света в тьму. Какою же страшной ценой должно быть и скуплено всё это – огромные летучие мыши, парящие на рекламных
