– Не меряй меня, пожалуйста. И дай мне что-нибудь надеть.
– Да, конечно.
Моргана с облегчением натянула на себя одно из платьев матери и сунула ноги в ее туфли. Платье было довольно открытое, и девушке снова стало неловко. Она уже привыкла стесняться каждого сантиметра своего тела. Но, взглянув в зеркало, поразилась, насколько она хороша в этом платье, и теперь уже застеснялась своей красоты.
Девушка едва сумела уговорить мать не бежать немедленно к сыну, дать ему отдохнуть. У двери своей комнатки принцесса поймала за мохнатое ушко пробегающего гремлина и велела принести обед и ужин на троих. Голод мучил ее все сильнее, и нетрудно догадаться, что раз уж он настолько сильно донимает женщину, то уж мужчины должны быть голодны просто как волки.
В комнате ее братья по-прежнему дремали, но сон их постепенно становился все более зыбким, все более ненадежным. Когда она вошла, Руин, не открывая глаз, вытянул к ней руку.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, прикасаясь к ее пальцам. Безошибочно, словно видел сквозь веки.
– Терпимо, – прошептала она. В голос почему-то не получилось.
– Суставы не болят?
– Нет.
– Хорошо, – он провел ладонью по лицу, словно руками хотел разлепить глаза. Безрезультатно. – Ты довольна?
– Ой, Руин, о чем ты спрашиваешь? Это же что-то потрясающее... Ты видел? Ты видел, что получилось?
– Мне не надо смотреть. Я и так знал.
– Ты и раньше знал, какой у меня должен быть облик?
– Именно, – Руин наконец смог приоткрыть глаза и улыбнулся ей. Улыбка получилась вымученная. – Главное, что ты теперь здорова.
– Ой, Руин, – она опустилась на пол и прижалась к его коленям. – Ты просто чудодей.
– Почти... Дэйн, открывай глаза. Я же знаю, что ты не спишь.
– Откуда ты можешь это знать? – не шевелясь и не открывая глаз, поинтересовался младший брат.
– Оттуда. Спящие дышат громко. А ты уже минуты три как перестал сопеть. Да еще и болтаешь.
Дэйн слегка шевельнул головой.
– Врешь, – отчетливо произнес он. – Ничего ты не можешь слышать. Я сплю, и не трогайте меня.
– Ладно, этого я тоже не слышал, – Руин дотянулся до брата ногой и слегка толкнул того в бедро. – Вставай. Надо двигаться, чтоб ток энергий снова пришел в норму. Слышишь?
– Не слышу. Я сплю, – младший сын властителя с кряхтением приподнялся и сел. – Тебе надо, ты и шевелись... Да что со мной такое? Ты меня что, палками бил?
– Я к тебе не прикасался. Согласен, надо было взять чуть меньше энергии. Может быть. В любом случае, я следил, чтоб не причинить тебе вреда.
– А ты уверен, что не причинил? Ни ног, ни рук не чую.
– Попрыгай.
Из-под кровати Морганы выглянули три гремлина, мигом накрыли на стол, раздернули шторы, приоткрыли окно и исчезли. Один из гремлинов по пути хотел сцапать валяющийся на полу гематитовый браслет, но Руин запустил в него тапком, и пушистое существо, немного похожее на помесь похудевшего поросенка и шиншиллы, взвизгнуло и метнулось под кровать. Принцесса залилась негромким смехом – уж больно забавны были ужимки гремлина.
– Знаешь, я полагаю, мне надо заказать все новое. Все – от белья до тапочек.
– Прекрасный повод обновить гардероб. Деньги нужны?
– Зачем? – она лучезарно улыбнулась. – Счета от портных и кружевниц приходят во дворец. На общий счет семьи. Отец никогда не упрекал меня в излишнем мотовстве, не велел тратить поменьше, так что, один раз пустившись в разгул, я его приказа не нарушу.
– Ты никогда не расходовала много.
– Конечно. Охота украшать жирную тушу. Но теперь, – девушка мечтательно подняла глаза к потолку, оглаживая свою талию.
Руин посмотрел на нее очень серьезно.
– Не стоит тебе «теперь» особо наряжаться.
– Почему? Думаешь, мне не пойдет?
– Тебе, как красивой – по-настоящему красивой – женщине, пойдет абсолютно все. Но я даю тебе хороший совет и, поверь, тебе лучше ему последовать. Не надо слишком выделяться. И наряжаться в чересчур яркие и чересчур открытые платья не стоит.
Моргана ответила ему чарующей улыбкой. Она цвела от счастья и потому казалась поистине ослепительной. «Ты такой же, как все мужчины», – подумала она. Ревность Руина, впрочем, показалась ей естественной. Разве не его она всегда любила больше всех на свете? Она и не помнила уже, как после любой неприятности, любой обиды, любого потрясения (в том числе и после того зрелища, которое вселило в нее непреодолимый ужас перед мужчиной) она неизменно бросалась за спасением к брату. А вот он об этом помнил.
Моргана не стала спорить, а Руин – продолжать наставление. Оба были сильны инстинктивным знанием – не следует «давить на мозг». Лучше не будет.
Теперь, когда она выглядела совсем иначе, чем прежде, девушке казалось, что она и дышит по-иному, и видит. Мир, прежде монотонно-серый, расцветился радугой. Когда пришли портные, которым принцессой отправила приглашение через слугу, и развернули перед ней самые яркие ткани, она ощутила, как всеми этими красками воссияла вселенная. Касаясь шелков и бархатов, девушка наслаждалась их нежностью, их лаской и мыслью о том, что теперь-то она может позволить себе любой наряд. Ей хотелось всем улыбаться.
Портные работали быстро. Руин и Дэйн еще не успели толком прийти в себя после магического лечения, как Моргана надела первое в своей жизни собственное ярко-алое платье (раньше она носила только матовые, тусклые цвета). Посмотрев на себя в зеркало, принцесса решила, что она неотразимо хороша.
И действительно. Впервые в ее жизни младшая дочь властителя ловила на себе мужские взгляды – взгляды восхищенные, ошеломленные, очарованные, вожделеющие. Даже последние были ей радостны, хоть и вызывали неприятную дрожь. Она может нравиться, она красива! Это означало, что определенный этап ее жизни завершен, что жизнь начинается заново.
И в ошеломлении своим счастьем она не думала и не размышляла. Просто наслаждалась жизнью.
А потом однажды в коридоре ее остановил Оулер.
У Армана-Улла, считая Руина и Дэйна, осталось в живых четверо сыновей, и второй по старшинству, то есть именно Оулер, считался любимым. Отец постоянно держал его при себе, не только потому, что общение с ним доставляло правителю удовольствие, не только потому, что они мыслили и смотрели на жизнь совершенно одинаково. Но еще и потому, что властитель прекрасно осознавал: его отпрыск – такой же беспринципный негодяй, как и сам Арман-Улл. Правда, эпитет «негодяй» оба произносили с восхищением, считая «негодяйство» единственно верным способом существования, если понимать его, как удалую лихость и дальновидную хитрость. Но от толкования глубинный смысл слова не меняется.
Оулер едва ли не больше, чем отец, стремился к наслаждениям. В руках отца была власть, Арман-Улл радовал себя еще и этим. Принцу было доступно лишь то, что можно позволить себе в рамках отцовского контроля. И потому он закатывал такие попойки и так развлекался с женщинами, что об этом даже самые бывалые придворные рассказывали, краснея и бледнея. Девушки же, как правило, ничего не рассказывали – подобное для женщины почти невозможно выразить в словах. Правитель всегда покрывал любимчика, даже если сынок баловался не со служанками, а с дочками родовитых дворян.
Когда Моргану в коридоре кто-то схватил за локоть, она сперва не испугалась, обернулась, но, увидев Оулера, потянулась выдернуть локоть. От принца слегка пахло алкоголем, но он твердо стоял на ногах. От него принцесса привыкла держаться подальше, что от трезвого, что от пьяного. Он злее всего потешался над ней, а ее слезы, казалось, лишь забавляли его. «Никогда не плачь в присутствии отца или брата, – говорил сестре Руин. – Никогда. Ты их этим не проймешь, только раззадоришь. Помни, что ты – принцесса,
