– Но у меня же может быть и собственное мнение.
– Этот спор можно продолжать бесконечно. Я, собственно, с тобой хотел поговорить, – сказал Мэльдор, оборачиваясь к Руину. – Ты уже слышал о нашем клановом проклятии? О том, что в каждой семье Мортимеров может быть только один мальчик. Прочие гибнут.
– Я – не Мортимер. Я – Арман.
– Это дела не меняет. У тебя клановые признаки Мортимеров, значит, ты – Мортимер.
– От чего же, по-твоему, я должен погибнуть?
– Как объяснял мне патриарх, у младших сыновей Мортимеров исчезает удача. Им попросту не везет. Пример подобного невезения ты мог наблюдать сам. Помнишь Дэвена? Юношу, который попался в Провале вместе с Реневерой?
– Смутно.
– Он погиб, если вспомнишь.
– Да, погиб.
– Он был младшим сыном в семье. Ему еще не было сорока – совсем молодой по меркам бессмертных. Понимаешь? Я хочу, чтоб ты был осторожнее. Как можно осторожнее.
Руин кивнул головой. По его лицу было видно – он не верит, что ему грозит какая-то опасность лишь потому, что он второй сын некоего Мортимера. А в глазах Мэльдора проницательный человек прочел бы уверенность, что предупреждение не поможет, даже если его примут во внимание. Спорить с судьбой при помощи осторожности – смешно. Едва обретя сына (нет, не сына – сыновей, хоть Мортимер-отец еще не познакомился с Дэйном, он уже знал, что это такой же его сын, как и Руин), уже бояться его потерять... Мэльдору было тяжело, и он заставил себя не думать об этом.
– Как в пошлой мелодраме... Как в дешевой киношке, – процедил сквозь зубы Мэл. – Он любит ее, но она оказывается его сестрой, а потом обнаруживается, что у них еще и мать одна... Замечательно.
– Кстати, учти, что тебе с Реневерой трудно будет вступить в брак, – предупредил Мэльдор Руина. – Вы в одном клане. Лишь с разрешения патриарха. Помню, матушка рассказывала, с каким трудом они с отцом поженились. У меня оба родителя Мортимеры. Я рассказывал?
– Рассказывал.
– Они очень дальние родственники, отец матери приходится восьмиюродным внучатым племянником, но патриарх очень долго не давал им разрешения на брак. Разрешил лишь тогда, когда уже я был на подходе.
– Подозреваю, что у нас с Реневерой и вопрос не встанет, – ответил Руин, хмуро глядя в тарелку. С тех пор, как он уехал из дома Реневеры с чемоданом своих вещей, прошло уже больше двух месяцев, но она не звонила. И он не звонил тоже. Ссора затягивалась, и мир вокруг принца постепенно приобретал оттенки пасмурного дня. Может, именно потому он с такой яростью накинулся на Мэлокайна, ни о чем его не спросив. Надо было куда-то деть раздражение.
Мэльдор был проницателен и ни о чем не спросил его, лишь посмотрел внимательно. Потом глянул на часы.
– Просто как в дешевой киношке, – повторил Мэлокайн. Кто-нибудь сторонний мог бы решить, что он захмелел, но ликвидатор просто устал – его взгляд бродил по зале, уставленной кадками с самыми странными растениями. Плющ, почти такой же, что обвивает столетние деревья в лесу, заткал стены, отделанные диким ноздреватым камнем. И на зелень, и на отделку зала приятно было посмотреть. – Как в дешевой киношке. Взял и женился на собственной сестре.
– Успокойся, – оборвал его Мэльдор, подчищая куском хлеба соус с тарелки. – Кому, как не тебе, клановому, знать, в чем тут дело, – и, повернувшись к Руину, пояснил. – Клан ведь держит не только родство. Родство не мешает людям и ссориться, и воевать. Мы, конечно, тоже ссоримся – изредка, но клан остается единым, потому что нас объединяет особая связь. Эта эмоциональная связь цементирует любой клан, она возникает сама собой. Моргана – очень красивая девушка, и, должно быть, очень славная, мне о ней рассказывала Дебора. Но помимо того была еще эта неощутимая эмоциональная связь. Была с самого начала, просто ты ее не чувствовал. Вот и случилось то, что случилось... Ладно, ребята. Мне надо бежать. Вот, – он положил на стол кредитную карточку и ушел.
Мэлокайн посмотрел на Руина. Тот – на Мэлокайна.
– Ну, что будем делать? – спросил ликвидатор.
– Предложение?
– Давай-ка поедем домой и хорошенько выспимся. Как я понял, к Моргане все равно не пустят ближайшие пару дней.
– Ладно, – согласился Руин.
До квартиры Мэла они добрались на его машине, и улеглись отдыхать где попало. Старший брат уступил младшему свой диван и ушел спать в спальню Морганы. Правда, на ее кровать он лечь не решился, повалился на ковер, но ему случалось спать на голой земле, на камнях, даже на железном ломе на задворках какого-то покинутого завода. Сон долго не шел вовсе не оттого, что было жестко, а потому, что Мэл слишком устал. И потом – его почему-то терзала вина.
Он думал о двух малышах, которые спят сейчас в кувезах в детском отделении клиники, пользующейся дурной репутацией, об их маленьких, будто игрушечных кулачках и их обреченности. «Подумай только, пройдет не так уж много времени, и, быть может, именно тебе придется пронзить ножом детей, рожденных твоей любимой женщиной», – приходило в голову Мэлу. Он гнал эту мысль, но ничего не помогало. Она возвращалась, как туча комарья, до времени прячущегося в углах комнаты, и снова окружали голову плотным серым гудящим слоем.
Ликвидатора мучила тоска. Лишь усилием воли он заставил себя забыться – любой солдат должен уметь засыпать в любой ситуации, при любом шуме и любых мыслях. Белокурая Бестия тоже умел.
Он проснулся раньше Руина, и когда тот пробудился, на столе его уже ждал обед. Мэлокайн не выдержал и, приготовив еду, уехал в больницу. К Моргане его не пустили, поэтому он отправился посмотреть на ее детей. Отцу не позволили вынуть малышей из кувезов, взять их на руки, и он просто стоял, смотрел и думал: «Зачем ты ездишь сюда, зачем смотришь на них? Если ты привяжешься к детям, отрывать от сердца и души придется с кровью. Ведь они, может так статься, одного с тобой клана».
Последняя мысль его просто ужаснула. Еще ни одного Мортимера ему не случалось ликвидировать, но простая логика подсказывала, что рано или поздно подобное вполне может случиться. И если такое случится, то он выполнит свой долг, и неважно, что при этом будет чувствовать. Но лучше, конечно, если этого не случится. «Своего сына ты смог бы ликвидировать»? – вспомнилось ему. Чьи это слова? Он уже не помнил.
На выходе из клиники его ждал хмурый Руин.
– Я так и знал, что ты здесь, – сказал он. – Когда отдадут малышей?
– Сказали, что через два дня.
– Ну что ж... Думаю, лучше всего будет отвезти их сразу.
– Да, – сказал, помолчав Мэл. Он смотрел в землю. – Да. Только не знаю, как я после этого смогу смотреть в лицо Моргане.
– А ты считаешь, что мы поступаем неправильно?
– Нет. Я-то как раз считаю, что поступаем мы совершенно правильно. Только сердце почему-то... Ноет.
– Подумай о том, что будет с Морганой, если мы этого не сделаем. Здесь нытьем сердца не обойдется. И довольно. Уже все решено. Если хочешь обсудить еще раз...
– Нет. Нет, все решено. Пусть будет так. Послезавтра берем детей и увозим их, – он подумал о том, что даже отцу не сказал правду. Даже отцу он солгал, как и всем остальным. Что ж. Тем лучше. Врач будет молчать, они двое – тем более. И Моргане неоткуда будет узнать правду. И она будет жить спокойно. Этот груз вины – только на них двоих. Все правильно.
Малышей они забрали через два дня, как и было условлено. Два кулечка – для них Мэлокайн купил все необходимое, и теперь тащил за спиной, в рюкзаке. Кулечки, казалось, совсем ничего не весили, но тихонько сопели и попискивали, если он делал неосторожный шаг. В приемной он положил малышей на пеленальный столик и посмотрел на Руина. Тот разглядывал кулечки очень сумрачно. В замкнутости он прятал растерянность, которую мужчины всегда испытывают перед лицом новой жизни, к которой еще не
