— Обмой раны и завяжи, — открыл глаза Василь, — а дед пускай за дорогой смотрит. Живыми останетесь только вместе с нами, ясно?
Он разрезал пропитавшийся кровью комбинезон, осмотрел рану. Пуля пробила бедро навылет, но кость, видимо, не зацепила. Рана была косая и длинная, свежая кровь выдавливалась из-под почерневшей корки, рваные края вспухли. Достал из кармана фляжку со спиртом, плеснул, сжав зубы, на рану, остаток отдал старухе.
Хуан вдруг глухо застонал.
— Оклемался? — повернулся к нему Василь.
— На обеих ногах кости перебиты, — сказала старуха, — торчат.
— Надо шину наложить.
— Какая шина… — выпрямилась она. — Может, досочки приспособить да завязать.
— Давай досочки, — махнул рукой Василь.
Сделал тампон, наспех забинтовал ногу, с усилием встал. Надо было думать, что делать дальше. За себя он не волновался. Рана, конечно, беспокоит, но была бы она серьезной, сюда бы не дошел. Труднее с Хуаном. С перебитыми ногами он как камень на шее. Ну да наши где-то недалеко, их выбрасывали под наступление: они берут мост, а тут свои подходят. Вот тебе и мост. Пойдут немцы прочесывать местность…
— У вас как, гарнизон большой? — спросил он.
— И гарнизон, и полиции богато, — ответила старуха.
— К вам придут, что будете делать?
— В хлев надо, — подсказал дед, который ковылял от них к плетню и назад. — В хлев, может, не полезут…
— Мы в хлев, а вы, значит, в хате? — криво усмехнулся Василь. — Ладно, закончишь перевязку, перетащим его в хлев. Большой хлев?
— Великий! — обрадовался дед. — Шо хочешь в хлеве, телега стоит… Его можно в телегу, а наверх сено…
— Там разберемся.
У Василя уже был план, он успокоился. Кажется, и боль чуть стихла. Ничего, на всякую хитрость есть хрен с винтом. Хотят диверсанта голыми руками взять?
— Дед, я кому сказал за дорогой смотреть?
— Шо уже тут глядеть, у нас наскрозь видно… Наталка, у тебя глаза лучше, кажись, шось на дороге?..
— Давай в хлев!
Василь с бабой подхватили под руки испанца и бегом потащили к хлеву.
— Кровь замой… следы! — успел крикнуть деду Василь.
Хлев действительно был просторный, сухой, прохладный. В ряд стояли телега, дровни, на стене развешаны хомуты и дуги. На сеновале много сена. Богатый хутор.
— Где скотина? — повернулся он к бабке.
— Коня сын взял… — виновато отвела она глаза, — а телку еще весной забили, голодно.
Василь похромал в темный конец, где за невысокой загородкой был закут для скотины. Сухо, и навоз, сдается, сухой. Он отбросил несколько лепешек.
Вернулся назад, взялся за Хуана:
— Помогай.
— Дак на сено ж… — отступила на шаг старуха, все поняв. — Там ветерок, чисто…
— Берись, говорю! — рявкнул Василь. — И дед пусть рядом стоит. Со мной будете, ясно?
Старуха тонко заскулила, подхватила раненого и поволокла с Василем к закуту. Положили его у стены, забросали лепешками. Василь лег лицом к воротам хлева, приказал старой:
— Наворачивай навоз на меня, с головой. Далеко от меня не отходить. Дед пусть возле телеги. Ну, кому сказал!..
Старуха схватила вилы, напряглась и вывернула большой пласт навоза, накрыла им, как одеялом. «Стукнет по голове — и конец, — подумал Василь. — Всем могилам могила получится, из говна».
Он разгреб перед собой лепехи, протер запорошенные глаза.
В воротах показался дед, растерянно закрутил головой.
— Оставайся там, Михайло! — крикнула старуха. — На телеге посиди.
— Дак уже идут до нас, с Мельниченком, — вглядывался в закут слабыми глазами дед. — У них постреляли уже, теперь до нас…
— Сиди и молчи, Михайло. Нехай себе идут, Михайло, а мы тута…
Дед послушно подошел к телеге, сел, оглядываясь на широко распахнутые ворота.
«Ну, Макар… — глубоко вдохнул навозный дух сержант, — войдут сюда — уже ничто не поможет».
В воротах появился тяжело дышащий человек, остановился, слепо вглядываясь в темноту.
— Кто тут есть? — крикнул он, приложив козырьком руку к глазам. — Есть кто, а, тетка?..
— Тут, тут! — сделала шаг из закута старая. — А они, Микола, до яра за хутором побегли, там ховаются.
— Эге, тетка! — повеселел мужчина. — Я сразу увидел, шо следы в вашу сторону. Ну ничего, это последние. А Василь ваш на мосту охраняет? Этих ведь мост взорвать выкинули. Ну да наши дали им жару. Дышло им в рот, сволочам… Господин унтер-офицер, ком за мной!..
За стеной заговорили по-немецки, кто-то пробежал вдоль хлева. Стало тихо.
«Все?! — не поверил Василь. — Неужели все?!»
И почувствовал, как потекла за воротник навозная жижа, чуть не в самый рот попала. Показалось, что он лежит всей тяжестью на раненой ноге, боль от нее прожигала внутренности. С усилием повернулся набок, едва сдержав стон.
— Будем сидеть до подхода наших, — похлопал Василь по прикладу ППШ. — Отлучаться по одному с моего разрешения. Сейчас во двор идет старуха, дед со мной остается. Потом наоборот. Отсутствовать не больше получаса. И без шуточек, мать т-твою…
Боль накрыла с головой, потемнело в глазах, во рту давно сушило.
— Воды принеси…
Василь с Хуаном отсиживались в укрытии из навоза почти двое суток. Хуан большей частью лежал без памяти, однако и приходя в себя, почти не стонал, только скрипел зубами. Василь, перебинтовывая свою рану, неглубокую, но длинную, от колена на две ладони, удивлялся его терпеливости: кончается человек, но молчит. На Василя тоже накатывалась горячка, но сознания он не терял, только пил воду и лихорадочно хватался за автомат при подозрительном звуке. Главное было: не выпустить из хлева обоих стариков. Знал, что их сын в полиции, охраняет мост, но за эти дни сын так и не показался, наверно, навострил лыжи вместе с немцами. Фронт был близко, и это больше всего придавало сил. Дотерпим…
Старики слушались его, выходили из хлева по одному, баба Наталья готовила еду и стирала тряпье для перевязок, дед больше сидел в телеге, крутил цигарки и что-то сам себе рассказывал. Ночевали в хлеву, дед в телеге, бабка на кожухе под телегой.
На следующий день нога онемела, и это испугало Василя. Он выполз из навоза, сел у стены, боясь потерять сознание. Начнется заражение крови, отрежут ногу, — зачем тогда жить? Вот кто не жилец на земле, Хуан… В воздухе расстреляли ребят, сволочи. А на земле тех, кто остался живой, выдали немцам местные. Казачки, земля им в глотку. Видят, что немцев не сегодня-завтра погонят, и все равно… Худший враг — свой человек.
Наталья сходила в станицу, вернулась с вестями: захваченных десантников расстреляли сразу же, на месте.
— Тут недалеко закопали, — махнула она рукой, — под горой. Когда-то там большевики казаков расстреливали.
