— Знаешь, сколько у меня кораблей? — прищурился он на меня. — Как железяк в Чугуеве!
В углу, где сидели американцы, раздался взрыв хохота. Фёдор Модестович повернулся вместе со стулом и с вызовом стал смотреть в их сторону. Мне это не понравилось.
— Белорусский президент их не боится, — сказал я.
Фёдор Модестович попытался вернуться в прежнее положение, но стул поворачиваться назад не желал. Фёдор Модестович теперь сидел полу боком ко мне.
— Налей, — приказал он.
Я не посмел ослушаться.
— Ты что ж думаешь, — отделяя одно слово от другого, заговорил Фёдор Модестович, — американцы дураки? Да они никогда не допустят, чтобы рядом с Россией была республика, в которой народ нормально живёт и работает. На митинг его надо загнать. Или хотя бы в пивную. Это же политика!
Он постучал себя костяшками пальцев по лбу.
«Что значит старая школа! — подумал я. — Выпил много, а рассуждает вполне здраво».
— Им главное — президента сменить, — сказал я.
— Потом они про вас забудут, — согласился магнат. — Слушай, может, купить у вас тысяч пятнадцать гектаров земли? Или ещё рано? Где у вас самая лучшая земля?
— Всюду плохая.
Я взял рака и оторвал от него клешню. Мне стало не по себе. Не хватало, чтобы эта акула отхватила кусок пущи и огородила его забором. Единственное, что у нас осталось — лес да река, ещё озеро. Мне всё чаще стала вспоминаться река, на которой когда-то я ловил хариуса. Рано утром я вышел к реке, над деревьями встало солнце — и перекат передо мной вдруг заиграл бликами. С первыми лучами солнца хариус вышел на стремнину. Охотясь за мошкарой, он отсвечивал боками на всём пространстве воды, и река, казалось, дышала. Она пела свою извечную песню…
Фёдор Модестович допил остатки водки и встал на ноги.
— Пора, — сказал он. — Путина не ждёт.
— Путин? — не понял я.
— Какой Путин? Путина! — погрозил мне пальцем рыбный король и задул свечи.
Нетвёрдой походкой он направился к выходу. Я в растерянности остался сидеть на месте. Платить за этот ужин при свечах в мои планы не входило.
Будто услышав мои мысли, Фёдор Модестович остановился посреди зала, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и отсчитал несколько купюр. Подумав, он добавил к кучке ещё одну.
— Человек! — рявкнул он. — Получи расчёт!
Американцы все как один повернулись в его сторону. Ни один из них не жевал.
Официант подлетел к Фёдору Модестовичу и с поклоном принял деньги.
«Силён! — подумал я. — С блеском разыграл мизансцену!»
— Заходи ещё, — услышал я голос из-за спины.
Я повернулся. На меня смотрел улыбающийся Боря.
— Мы тут ничего не нарушили? — спросил я, поднимаясь.
— Наоборот, — протянул мне руку Боря. — Всегда рады хорошему клиенту.
Я кивнул головой и двинулся вслед за Фёдором Модестовичем.
На улице я достал из бумажника ресторанную карточку, ещё раз внимательно прочитал её и бросил в урну.
— Подвезти? — донёсся до меня из темноты джипа голос Фёдора Модестовича.
— Прогуляюсь до метро, — сказал я.
— А то поехали в этот… Чугуев.
— Плывите, Фёдор Модестович, плывите.
— Про книгу-то не забудь. Нужно, понимаешь, потомкам оставить.
Джип заурчал и медленно тронулся по освещённой улице. Чем-то она мне напомнила реку с играющим на стремнине хариусом.
Как и тогда, я стоял на берегу, не решаясь забросить в воду наживку. Я боялся нарушить гармонию чужой жизни.
Макрель
Ещё за неделю до Нового года в Минске была оттепель. Под ногами хлюпала грязь, моросил мелкий дождь, из скверов и парков стремительно исчезали остатки снега, выпавшего в начале декабря.
— А всё Балтика, — сказал Николай Иваную — Она для нас хуже мачехи. Летом выдувает тепло, зимой мороз не подпускает. А небо так на плечах лежит.
— Будет мороз, — успокоил его Иван. — Никуда не денется.
И точно — назавтра ударил мороз. Затрещал лёд на лужах, защипало уши, в обледеневших ветках деревьев засвистел ветер.
— На Минском море, небось, тоже лёд. — удовлетворённо сказал Николай.
— И что? — спросил Иван.
— Подлёдный лов начинается.
— Можно съездить, — согласился Иван. — В первые же после Нового года выходные
— Зачем в выходные, — глянул на него товарищ. — Новый год на льду встретим.
— А что, идея! — загорелся Иван. — Возьмём бутылку, бутерброды, петарды. А догуливать к Сашке отправимся.
Сашка был их знакомый врач. Он лечил приятелей от всех болезней, включая похмелье. По профессии Сашка был нейрохирург. Но главное, он жил в собственном доме в Ждановичах на берегу Минского моря, а вдоме был подвал, а в подвале стояли бутыли с домашним вином. Сам Сашка вина не пил и не раз просил друзей помочь ему избавиться от бутылей. Встреча Нового года вполне подходила для для этой цели.
— Замётано, — сказал Николай. — Ты звонишь Сашке, я готовлю снасти. Пить будем водку. От шампанского на морозе кровь леденеет.
— А не потонем? — вдруг засомневался Иван. — В тебе сколько килограммов?
— Семьдесят пять.
— Во мне восемьдесят…
По виду в нём были все сто, но Николая это не пугало.
— У меня фонарь хороший, — хлопнул он по плечу приятеля. — Посветим под ноги и пройдём, аки посуху. Говорят, мороз до Рождества продержится.
— А на чём поедем?
— На электричке. Машиной мы точно заблудимся или застрянем. В десять вечера отправимся, в одиннадцать будем на месте. Даже половить успеем. А потом к Сашке. Он непьющий, дождётся.
Николай прибыл на вокзал пораньше. В бушлате, валенках, с ледобуром в руках и туго набитым рюкзаком за плечами он сильно отличался от прочих пассажиров, спешащих к праздничному столу. Они ему со своими сумками и пакетами, из которых торчали горлышки шампанского, были просто смешны.
Николай купил два билета, сел на скамейку и развернул позавчерашний «Спорт-экспресс». За весь день не было спокойной минуты, хоть теперь отдохнёт.
Однако насладиться спортивными новостями ему не удалось. Краем глаза он заметил две фигуры. Одна из них была Иваном, а вот рядом с ней вышагивал, сверкая белыми зубами, Абрам.
Абрам, а если быть точным, Абрахам был принцем то ли из Бурунди, то ли из Руанды. В местном университете он обучался социологии. Закончив университет, Абрам отбыл на родину дожидаться своей очереди восшествия на трон. Всё-таки он был принц, хоть и не наследный. Но за пять лет, проведённых в стране хмурого неба, чахлых сосен и промозглой сырости, Абрам привык к праздности, неспешности и пофигизму. Вечерняя водка и утреннее пиво сделали своё чёрное дело. Абраму больше не хотелось на трон. Он хотел в общежитие к белокурым красавицам и весёлым собутыльникам.
