Филиппыч пошел извещать подпольщиков о приходе Гриши. Саша все время играла с подругой около дома.
Филиппыч скоро вернулся, а за ним стали поодиночке приходить руководители подпольных групп.
Филиппыч говорил приходившим, что я его родственник, глухой. А я, лежа на постели, внимательно слушал и присматривался. Подпольщиков было четверо: худощавый, с болезненным лицом и живыми глазами, брат хозяйки дома — Василий Брезицкий, по кличке «Штепсель»; высокий седой старик — рабочий хлебозавода Топалов, по кличке «Дядя Юра»; часовщик Лабенок, по кличке «Валя», и сапожник Василий Григорьев, по кличке «Фунель».
Они говорили с Гришей торопливо, чтобы не задерживаться, литературу тщательно прятали под одежду, в сапоги, за брюки и просили не забывать их. Гриша предупредил, что в скором времени в город придет уполномоченный подпольного центра по кличке «Андрей», под руководством которого они и будут работать.
Подпольщики произвели на меня хорошее впечатление.
К концу дня пришла Женя с молодой красивой женщиной — Марией Лазоркиной, хорошо знавшей «Серго». Оказалось, что он в середине октября выехал в Красно-Перекопский район и до сих пор не вернулся.
— Если у «Серго» все благополучно и он вернется в город, — сказала Женя, — то Мура приведет его к нам.
— На Муру можете положиться, — добавил Гриша. — Один брат ее расстрелян немцами, а другой, Алексей, с семьей бежал в лес и теперь партизанит.
Между прочим, Мура оказалась фармацевтом и, узнав о моей болезни, достала мне глазные капли.
Вечером Мария Михайловна собрала Гришу и Женю в дорогу. Они ушли, захватив с собой двух комсомольцев — Васю Бабий и «Павлика», которым было поручено перенести в город забазированные в степи боеприпасы. Мы тепло попрощались с Гришей и Женей. У меня было такое чувство, будто близкие мне люди возвращаются в мой дом, а я бог весть когда смогу вернуться.
На третий день моего пребывания в Симферополе мы услышали долгожданную весть: на Перекопском перешейке Красная Армия опрокинула противника и прорвалась к Армянску. Таким образом, для немцев, находившихся в Крыму, путь отхода по суше был отрезан.
В городе об этом стало известно через железнодорожников, прибывших с севера. Кроме того, немецкие и румынские солдаты спешно отправлялись на Перекопский фронт, а оттуда прибывали эшелоны с ранеными.
Можно представить себе, как встревожились немцы, когда в городе появилась молодежная листовка!
Я старался пока что на улицу не выходить и все новости узнавал через Филиппыча. Дня через два после выхода молодежной листовки к Бокуну неожиданно прибежал «Штепсель», надеясь еще застать Гришу.
— Как же так! — возмущался он, вынимая из кармана листовку. — Гриша давал одну установку, а тут — совсем другое…
Бокун под каким-то предлогом принес эту листовку мне в кладовую.
Выяснилось, что после выхода молодежной листовки немцы тут же выпустили провокационную листовку — тоже за подписью симферопольской подпольной организации.
Фальшивка была совершенно такого же формата, как наша листовка, отпечатанная таким же шрифтом, с лозунгом наверху: «Смерть немецким оккупантам!» Начиналась листовка также с поздравления молодежи с днем двадцатипятилетия комсомола, также говорила о победах Красной Армии и даже призывала «бить немцев и мстить им за их мерзости, за их издевательства над нашим народом».
Разница была лишь в том, что подпольная организация призывала молодежь к активным действиям против врага, а немцы в своей фальшивке советовали воздержаться.
«Комсомольцы! — говорилось в фальшивке. — Еще не настал час освобождения Крыма от фашистских извергов. Враг всеми силами старается остановить наше победоносное наступление. Здесь и там ему удалось, стягивая подкрепления, замедлить наше движение.
Еще не настало время действовать с вашей стороны. Приостановите пока еще вашу подпольную диверсионную работу, к которой вы призывались в нашей листовке от 29/Х 1943. Враг и его наемники, фашистские холуи, особенно теперь зорко следят за вашими действиями.
Не давайте еще немцам повода принимать какие-нибудь меры против вас. Пускай они чувствуют себя здесь в безопасности.
В данный момент ваши вполне понятные стремления вредить немцам никакой пользы не принесут. Настанет час, и вы будете действовать».
Провокационный характер своей листовки немцы старались прикрыть общими фразами о долге комсомольцев перед народом, о дисциплине и даже лозунгом «Кровь за кровь! Смерть за смерть!»
За «Штепселем» пришел «Фунель» (Вася-сапожник), малограмотный, доверчивый человек. Он никак не мог понять, что сами немцы могут писать в листовках «Смерть немецким оккупантам!»
Мне пришлось через Филиппыча разъяснить подпольщикам причины появления фашистской фальшивки, а 2 ноября молодежь срочно выпустила и распространила по городу составленную нами вторую листовку, в которой мы разоблачали методы и цель немецкой пропаганды.
«Сейчас извивающийся в предсмертной судороге враг бросился на новый трюк. Под видом советских листовок он распространяет свои, при помощи которых думает приостановить активную борьбу советских патриотов. Такова цель выпущенной врагом фальшивки „К молодежи Крыма“ за 31/X 1943, — писали мы в листовке. — Фальшивка призывает прекратить борьбу с захватчиками — мол, еще рано. Освобождение Крыма задерживается.
Ложь! 1 ноября наши войска на Перекопском перешейке опрокинули противостоящего противника, преодолели Турецкий вал и вышли к Армянску. Немецкие войска в Крыму остались в мешке. Их ждет судьба Сталинграда.
Сейчас особую роль приобретают ваши действия — действия советских патриотов, работающих в немецком тылу.
Так сильней же удары по врагу!»
Когда фашистские писаки в газете «Голос Крыма» от 5 ноября напечатали передовицу под названием «Признание врага», в которой приведенную выше немецкую фальшивку о приостановке патриотами активных действий выдавали за призывы «самих большевиков из Москвы», подпольщики сразу поняли, в чем дело, и разъяснили населению провокационный замысел врага. Как только положение немцев на фронтах ухудшалось, террор в тылу усиливался.
Семен Филиппыч очень за меня беспокоился:
— Они ищут подпольную типографию и ловят партизан. Вокруг города и по всем дорогам в лесу — усиленные патрули. И около нашего дома появилась фигура.
Оказывается, совсем недалеко от дома Бокуна поставили патруль, наблюдавший за входящими в город. Если русский появлялся теперь на улице после пяти часов вечера без немецкого конвоира, его расстреливали.
Я условился с Филиппычем, что буду считаться его помощником по сапожной части. Бокун охотно согласился на мое проживание, но торопил с пропиской. Он опасался, как бы не донес в полицию сосед, друживший с немцами.
В условиях постоянных облав и проверки документов на улицах и по домам прописка по домовой книге, отметка в паспорте, регистрация на бирже труда являлись вопросом жизни и смерти не только для меня, но и для моего квартирного хозяина и всей его семьи.
— Где у вас находится домовая книга? — спросил я, когда мы обо всем договорились.
— У меня в сундуке. Я же отвечаю за дом.
