мученичества.
Все, что Павел видел вокруг, возвращало ему ту Москву, которую он знал еще студентом Литинститута. Ту, которой он дышал, как самой поэзией. Ту, в которой даже запах метро имел мистическое значение столичного. Ту, куда слетались музы и пегасы, где восходила и угасала слава великих имен. Ту, которая хранила в себе необоримый дух русской старины и мужество 41-го года. Ту, где Павел умел безумно и безоглядно любить... Неужели все это когда-то было?!
Когда громада высотки МИДа заслонила собой полнеба, Павел повернул обратно - в посадские переулки. «Выруливал» то на Большой Власьевский, то в Староконюшенный, то выходил на Пречистенку, откуда были видны золотые купола храма Христа Спасителя. Дойдя до театра Вахтангова, замер, внимая пешеходному гулу Арбата. Нигде уже не было снега, и Словцов с удивлением осознавал, что еще несколько часов назад он покинул настоящий «Сугробистан», где Россия казалась бесконечной и дремлющей.
Здесь же размах Москвы сжимался до особого микрокосма одного района. Тщательно вылизанная брусчатка только в трещинах и стыках хранила снег. Ретро-фонари - часовые по обеим сторонам - не справлялись с имитацией древней европейской столицы. Не пахло здесь Европой, дух был особый. И вспомнилось вдруг есенинское:
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах...
Вот только золотых куполов на Арбате не осталось. Постарались богоборцы. И вспомнились вдруг свои собственные стихи, ещё юношеские. Когда в одном из сибирских городов увидел наклонившуюся, как ливанская башня, заброшенную колокольню...
С неба синего падает звонница,
А монголо-татарская конница
Не бывала здесь, как это помнится,
Отчего же ты падаешь, звонница?..
- Мужчина, не поможете?
Неожиданно прозвучал вопрос, заданный худощавым типом лет тридцати пяти. Одет он был невзрачно: старенькое пальтишко, на котором не хватало пуговиц, затёртые, застиранные, замызганные джинсы, заправленные в стертые армейские берцы, на шее свалявшийся шарф - как черта былой интеллигентности и некой творческой жилки, серый, давно не стираный свитер. А вот лицо было гладко выбрито и серые глаза смотрели вполне осмысленно. Павел почувствовал в их взгляде знакомую безысходность и грусть, и полное равнодушие ко всему окружающему.
- Денег надо? - догадался Павел.
- Рублей пятьдесят, - подтвердил мужчина, - я вижу, вы человек добрый и не жадный. Я сразу вижу, уже научился определять.
- На выпивку?
- На что же еще? В самом дешевом кафе полста грамм выпить - на это и хватит.
- Местный?
- Да, я тут недалеко в коммуналке живу.
- В коммуналке? Я думал, такого вида жилья уже нет.
- Как же. Хватает еще. Пока какой-нибудь строительной компании дом или площадка под строительство не приглянется. Меня Пашей зовут, - вдруг представился он.
- А меня Павлом, - подчеркнул разницу Словцов.
- Значит, тезки, значит, сам Бог велел, - мелькнула радость на лице Паши.
- Уболтал, - усмехнулся Словцов, - пойдем в какое-нибудь кафе, только имей в виду, я не пью.
- Счастливый, - притворно позавидовал Паша.
- Сейчас, вроде, да...
