пушкинские строфы. Павлу неожиданно и отчетливо захотелось перекреститься, словно перед ним были не Пушкин и Гончарова, а икона.
- Не все еще, не все, Александр Сергеевич, не все потеряно... - прошептал он и отошел прочь, чтобы не мешать влюбленным во плоти и влюбленным в вечности. Но вдруг остановился и выкрикнул стихи великого собрата в арбатскую толчею:
«Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу».
При этом он театрально откинул руку в сторону, и какой-то солидный господин, походя, сунул в ладонь смятый червонец.
Раньше Словцов мог решиться на такое выступление только по пьяному делу. Так и пошел он с комканой десяткой в руках сквозь толпу, улыбаясь чему-то, как юродивый. И даже не заметил мелькнувшего сквозь людской поток тщедушного бронзового Окуджаву. Бронзовый Окуджава засунул руки в карманы и думал о своем.
Тени детей Арбата юркнули в переулки. По улице шла вызванная ими из ада свобода.
5
У входа в палату Хромова стояли два амбала. Вид у них был такой, будто стояли они у кремлевских ворот. Вера представила, как выглядели бы они во фраках, и улыбнулась. Те приняли улыбку на свой счет.
- Здравствуйте, Вера Сергеевна, проходите, пожалуйста, но помните, что врач просил обеспечить Юрию Максимовичу максимальный покой, - сказал один, открывая перед ней дверь.
- Максимовичу - максимальный, - кивнула Вера, - уж я постараюсь недолго, ребята.
Хромов лежал в палате один. Свободной от капельницы рукой, он, похоже, частенько дотягивался до фляжки с коньяком, стоявшей рядом на столике. И, похоже, с утра это была не первая фляжка.
- Веруня! - просиял он. - Вот уж не чаял, что ты бросишь глубину своих сибирских руд! Неужто ради меня примчалась?
- И ради тебя, Юра. - Вера села рядом на больничный табурет.
- Тронут, милая, в самое сердце тронут. Хотели вот пулькой меня туда, в чуткое и любвеобильное мое, да не вышло. Точнее, вышло навылет, но чуть выше и левее. Ребрышки ошкарябало.
- Как ты думаешь, кто? - спросила Вера.
- Работают мои, - недовольно поморщился Хромов, - но мутно все. Я же уже лет сто ни с кем не воюю. Никому не должен, мне никто не должен. Живу тихо, никого не трогаю. Одно думаю, не я на охоту ездил, а на меня охотились, как думаешь, Верунь?
- Не знаю, Юр, но мне последнее время не по себе.
- Слушай, Вер, а ведь с литератором я твоим не ошибся. Фаворита себе завела?
- Юра, я сейчас уйду.
- А чего такого, имеешь право, столько лет вдовствовала. Честно отмаялась. Если б меня столько помнили, сколько ты Жорика, я бы хоть щас согласился умереть. А ко мне и на могилу никто не придет. Разве те, кого я обобрал, чтобы плюнуть.
- Не сгущай, Юр.
- Но с литератором я угадал, - улыбался довольный Хромов. - Ну скажи, что нет?
- Не скажу.
- То-то, - он скривился от боли, дотягиваясь до фляжки, отхебнул.
- Юр, ты, по-моему, увлекаешься, - кивнула Вера на фляжку, - совсем расклеишься.
- А зачем мне быть железным? Какой смысл? Капиталы стеречь? А на кой ляд они мне? Фаза накопления закончена! Ты уходишь с литератором, жен и детей у меня нет. На фига, Вера,
