ему доверили, завесить зеркала. Получалось, что Вера утешает Варвару Семеновну, а Павел утешает Веру. В какой-то момент Словцов позволил себе неуместную фразу, когда выдалась минута уединения с Верой.
- Я, похоже, приношу несчастья. Там, где я появляюсь, начинают стрелять, случаются инфаркты...
- Дурак ты, Паша, - тихо и незлобно ответила Вера.
Отпевали Михаила Ивановича в церкви Симеона Столпника на Новом Арбате. Удивительно, как этот небольшой, но красивый храм устоял во время всяческих реконструкций. И стоял он на огороженном холмике газона посреди гордых многоэтажек, несущегося мимо потока машин и блеска реклам. Видимо, ему передалась часть подвига святого, в честь которого он был построен.
Павел поразился количеству подушечек с наградами, среди которых были отнюдь не юбилейные медали. Их впереди процессии на кладбище несли строгие подтянутые солдаты. Возможно, даже из Президентского полка. Гроб опускали, как и положено на военных похоронах, под залпы почетного караула. Павел в этот момент думал, что во время всех погребений, в которых ему довелось участвовать, он смотрит вокруг как сквозь бесцветную, но осязаемую пелену. Пелена появляется всякий раз, когда к нему приближается смерть. Что это и какую выполняет функцию? Может, так защищает себя сознание живого человека? Ему очень хотелось спросить у кого-нибудь, видят ли они ее, ощущают ли ее перед своими глазами? Понимая несвоевременность подобных разговоров, он отвел глаза в сторону и узрел за рядами могильных оград странного человека в темных очках и глухом черном плаще. Ко всему этому на лоб его была надвинута шляпа. Подходящий образ для шпионского фильма. Он пристально и неотрывно смотрел сквозь непроницаемые стекла на ритуальное действо, в котором участвовал Словцов.
Уже за длинными рядами поминальных столов, поставленных буквой «п», где произносились торжественные речи, Павел опять-таки вспомнил странного незнакомца. Еще раз возникло чувство, что он его уже где-то видел, но эта черная маскировка не давала определить, где и при каких обстоятельствах. Снова пришла на ум фотография Георгия Зарайского, но на этот раз он неожиданно для самого себя смог найти нужную ассоциацию. Вспомнилось утреннее застолье в гостинице Ханты-Мансийска, мудрый Егорыч во главе и галдящие иностранцы. И только один - молчаливый и подчеркнуто серьезный. Он-то и был очень и очень похож на Зарайского. Стоило, наверное, сказать об этом Вере, но, разумеется, не сейчас. А через некоторое время сомнения и вовсе уступали место мысли об излишней мнительности. Мало ли похожих людей? Тем более что о полном сходстве речи не шло.
Ночевать пришлось в квартире генерала. Словцову постелили на кожаном диване в кабинете Михаила Ивановича. Засыпая, он поймал себя на мысли, что предпочел бы даже эту ночь провести с Верой. Хотел убедить себя, что ему стыдно перед покойным генералом, перед убитой горем Варварой Семеновной, но ничего не мог поделать. Тяга к Вере была сильнее теней смерти. Она была сравнима с цунами, которому, в сущности, все равно, куда, как и когда направляется его бешеная сила. Ворочаясь на генеральском раритете, Павел мысленно ругал себя за безвозвратно утраченную в пьяном угаре ночь прошлую. В который раз давал себе слово больше не прикасаться к алкоголю. Предстояло еще пережить девять, а может, и сорок дней в этом доме. Как уж решит Вера. «Зачем я здесь? - снова и снова спрашивал он себя. - Как нынче быстро несется жизнь, и как неожиданно наступает смерть». А когда сон все же начал налипать на веки, в кабинет вдруг пришла Вера. Но пришла явно не для того, чтобы броситься в его объятья, а просто села на край и тихо сказала:
- Мама наконец-то уснула. Я напоила ее пустырником. А самой как-то холодно и жутко. Можно, я у тебя посижу?
«Можно и полежать», - хотел ответить Павел, но предусмотрительно сдержался. Страсть вдруг сама уступила место нежности. Он молча взял ее руку в свои ладони. Она оказалась холодной, точно Вера пришла с улицы, и он стал согревать ее губами и дыханием.
- Тебе надо завтра позвонить Веронике. Обязательно. Главное, чтобы она была счастлива, разве это для тебя не важно?
- Важно, - согласился Павел, - я и сам не умею злиться долго.
- Она в тот вечер сказала мне, что ты продолжаешь жить в том времени, которое не вернуть. И ее хочешь поселить там же...
Павел приподнялся на локтях.
- Знаешь, у Станислава Куняева есть стихотворение, написанное еще в конце восьмидесятых, наверное, оно применимо ко всем нам, таким, как я, - он наморщил лоб, вспоминая, и приглушенно, но с жестким холодом в голосе продекламировал:
«Не лучшие в мире у нас пироги,
Не лучшие туфли, не лучшие жнейки,
Но лучшие в мире у нас телогрейки,
А также резиновые
