Больше удивило Словцова другое: плотно заставленные книжные полки, которым была отведена целая стена. А ведь по веселому геологу не скажешь, что он начитан. На нижних полках пачками лежали подшивки толстых литературных журналов, отчего Павла охватил новый приступ ностальгии. Он наугад вытащил пожелтевший номер «Нашего Современника» за 1991 год. Печальный год предательства и распада Советской империи. Неожиданно пришло околонаучное озарение: для России годы, отмеченные двумя единицами, бывают опасны. 1812, 1917, 1941, 1991... 1801 - смерть Павла Первого... или 1132 - начало феодальной раздробленности и расцвета княжеских усобиц... 1581 - начало крепостного права... 1591 - убийство царевича Дмитрия в Угличе... 1881 - убийство Александра Второго... 1921 тоже, почти полный разгром белых армий... Да нет, не выстраивается четкая схема: Батый пришел в 1237, а 1721 - победа в Северной войне, в 1961 - полет Гагарина... 1861 - отмена крепостного права... Не в единицах дело. Да и все ли так плохо? Ведь не зря попустил Господь развал Советской империи...
За этими размышлениями застал его Егорыч, который разогрел на кухне чай.
- Пойдем, оставь свои воспоминания в покое. Я там «Тянь-жень» заварил. Бодрит. Водки, коньяка не предлагаю, чую - откажешься.
- Откажусь.
Какое-то время говорили ни о чем. Егорыч посмеивался над положением Словцова, пытался любопытства ради выпытать, насколько далеко зашли их отношения с Зарайской. Павел отшучивался. Но в какой-то момент Егорыча осенило:
- Слушай, не желаю тебе ничего плохого, ничего плохого не думаю о Вере, но, на всякий случай, - он достал из кармана ключи, - это от этой квартиры. У меня есть еще комплект, возьми.
- Зачем? - удивился Павел.
- Человек без запасного аэродрома, как армия без тыла. Я подолгу торчу на буровых. Так что каждые полмесяца эта квартира пустует. Да, приходит соседский кот Марсик, я его подкармливаю. Так что если придет черный пушистый с рыжим кончиком на хвосте, принимай, как гостя.
- Все это так неожиданно, Вась, - смутился Павел.
- Неожиданно, это когда понос или когда недоношенных рожают, - отмахнулся Егорыч, - а остальное - банальная «се-ля-ви». Возьми-возьми ключи, не понадобятся, когда будешь уезжать - оставишь соседям из седьмой. Там приличные люди, я им всегда оставляю. Мало ли что...
Павел еще некоторое время смотрел на ключи, как на амулет или артефакт, способный рассказать что-нибудь о будущем. Смотрел с недоверием и даже опасением. Наученный горьким опытом, он боялся излишнего чужого доверия, потому как сам доверялся людям целиком и они после этого в трех случаях из трех его разочаровывали. Но тут, на Севере, похоже, доверять без оглядки было принято.
- Бери, это ни к чему не обязывает. Фикус разве что поливать, - кивнул он в угол, где из пластикового ведра тянулся к потолку тщедушный фикус.
И Словцов взял, предварительно покрутив брелок в руке, будто именно это движение помогало принять решение.
- Не знаю, зачем, - признался он, - но раз ты настаиваешь...
- Ну и как тебе наш город? - переключился на другую тему Василий Егорович.
- Очень даже... Такими темпами у нас появится вторая северная столица. Но больше всего меня поразили женщины за рулями джипов. От девочек до теток с сигарами во рту. Но почему на джипах?
- Тут два варианта: первый - забрала то, что есть у мужа, второй - вожу, как умею, но я на танке, пусть меня боятся.
- Проза жизни, - констатировал Словцов.
- Ты стихи-то пишешь?
- Как все окружающие легко задают этот вопрос! Как будто написать несколько строф - это как партия в настольный теннис. Хочу - играю, хочу - нет... Честно? - Почти нет. Так, типа упражнений, чтоб не забыть, как это делается. Намедни меня местные писатели вывезли на берег Иртыша, и, по правде говоря, я обалдел. Такая ширь. Лед кое-где ослаб... А тут еще в весеннем ветре запах свежевыпеченного хлеба... Мне вдруг показалось, что я тут всю жизнь прожил. А вечером просто сел и записал, не напрягаясь:
На берег выйду: синь и ширь,
