хвосте, с выставившимися из окон, слепяще вспыхивающими на солнце объективами видеокамер.
Покрутившись в воздухе, вертолёт опустился на поле. Из него вышли люди, двинулись прямо к дому. Ветер донёс до Леона русскую, но главным образом французскую речь.
У шатающегося со сна, едва продравшего глаза Леона возникло естественное для русского человека в подобной ситуации желание: убежать, спрятаться, объявиться на свет Божий, когда проклятущие уберутся на поганом своём вертолёте.
Но было поздно.
Уже стучали в дверь.
Наскоро ополоснувшись последними (а как же иначе!) каплями из рукомойника, набросив на плечи рубашку, Леон приблизился к двери. Сказать, что он был не рад бесцеремонным гостям — было всё равно что ничего не сказать.
— Пётр Иваныч! — сочился сквозь дверь недружественный, однако в вежливой, как горькая таблетка в сладкой глазури, оболочке голос. — Открывай, покажи своё фермерское хозяйство тележурналистам из Франции. Что ж ты, едрит твою, меня позоришь, я им, что ты в четыре на ногах, лучший фермер, а ты… Никак, спишь?
Как назло, заклинило крючок. Леон и так и эдак его дрожащей рукой, а он ни туда ни сюда.
Леон схватил со стола молоток, выбил крючок, саданул плечом в забухшую после ночного тумана дверь.
Лишь тогда она открылась.
Тут же в лицо ему застрекотали, как сверчки, видеокамеры.
— Я понимаю, — вдруг со злобой проговорил Леон совсем не то, что собирался, — вы считаете, что прилетели к дикарям, как в Папуа или Новую Гвинею. Прошу вас, однако, иметь в виду, что вы находитесь на территории частного земельного владения, на пороге частного жилища!
Стреляющая глазками девка в обрезанных выше колен мохрящихся джинсах, в пёстром пиратском платке на островерхой башке замерла с разинутым ртом, посмотрела на определённо советского — в шляпе и в пиджаке, несмотря на жару, — попахивающего потом и перегаром дядю.
— Переводи, Оленька, — сощурился на Леона советский, — пусть знают, что наша молодёжь выбирает не пепси, а достоинство и правосознание. — Ржаво, как и положено наутро после пьянки, прокашлялся. — А вот это не переводи. Не пизди, парень! Это колхозная земля, я председатель колхоза, никто Петьке, кстати, кто он тебе?.. землю в частное владение не передавал. В аренду — да, и то ещё надо утвердить на общем собрании. Где он?
Французские лица вытянулись. Уже опущенная в сумку и полуизвлечённая рука то ли с пачкой жевательной резинки, то ли с конфетой вторично нырнула в сумку. К пачке жевательной резинки (или конфетке) добавились шариковая ручка и брелок. Француз дружелюбно похлопал Леона по плечу, хищно осмотрелся. Его весьма заинтересовал подвальный пруд. Дядя Петя вчера зачем-то покидал туда обувь. Пара кирзовых сапог, чудовищные чёрные лыжные ботинки плавали в пруду. На сапоге трепетала зобом немалых размеров жаба.
Второй француз сунулся было из патио в комнату. Но не посмел. Взявшись за ручку, поинтересовался, можно ли.
— Зачем? — поморщился Леон.
— Слушай, парень, — с какой-то даже симпатией посмотрел на Леона председатель, — чего ты залупаешься? Существует местная власть в лице Куньинского райисполкома Она ведает арендой и арендаторами. Предрайисполкома у нас нынче бывший дворник, борец за права человека из сумасшедшего дома. Написал статью, что Куньинский район — исконная эстонская земля, должен немедленно отойти Эстонии, тогда, мол, будет порядок. Спит и видит, как бы наладить отправку во Францию раков. Раки у нас ещё кое-где сохранились. Эти ребята обещали ему помочь, подарили магнитофон. Он распорядился, что они могут снимать что хотят, где хотят и сколько хотят. В районе самый приличный арендатор Петька. Смотри проще. Какое тебе дело, что они там наснимают? Мне и то плевать! Один хрен, не увидим. Где он?
Француз открыл дверь в дом. Леон не был в доме со вчерашнего утра. Мух за это время прибавилось. Они размножались в геометрической прогрессии. Чёрный рой ударил французу в лицо.
— О! — опешил француз, направил видеокамеру на самое мушное место — буфет, потом на зияющие внутренности искалеченного шаровой молнией телевизора.
На пороге патио появилась ещё одна женщина. Видимо, она задержалась в вертолёте. Эта была без видеокамеры, но очень решительная. «Начальница», — догадался Леон. Он наклонилась к переводчице, что-то спросила.
— Интересуется, где туалет, — бестрепетно возвестила дурища-переводчица.
— Не нашла? — Председатель вытащил из кармана платок, промокнул сытую, спрятавшуюся в воротнике рубашки шею. Вокруг неё так и вились комары.
— Рядом со свинарником, — сказал Леон. — Только с туалетной бумагой напряжёнка. Пусть под ноги смотрит, там доски гнилые.
— Оленька, сделай милость, — смачно пришлёпнул на шее очередного комара председатель, — отведи её куда-нибудь.
Дамы вышли.
Француз снимал переполошившихся от такого количества гостей ласточек.
— Нор-маль-но! — произнёс по слогам француз, опять похлопал председателя по плечу.
— Где хозяин? — хмуро спросил председатель, едва удержавшись, чтобы не съездить дружелюбному французу по руке.
— В Кунью поехал, — сказал Леон.
— Зачем?
— Звонить на завод насчёт трактора, — Леону и самому сделалось смешно.
— В воскресенье? — охотно разделил его веселье председатель.
— К бабе. Баба у него в Кунье на хлебозаводе.
— Не верю. Как Станиславский. Запил? — В голосе председателя было больше любопытства, нежели негодования.
Бидон с брагой был вчера с песней «Из-за острова на стрежень…» укачен в баню. Из-под грязного, брошенного на табуретку ватника выглядывал кончик змеевика. В воздухе живо и кисленько попахивало бражкой. Француз потянул за кончик и как философскую диалектическую цепь за основное звено вытащил из-под ватника змеевичище — трудовой, извилистый, зелёный.
— О! — озадаченно понюхал француз кончик змеевика.
— Так точно, — подтвердил председатель. — Похоже, месье арендатор того. Свободный человек в свободной стране. Имеет право. Ты какой язык в школе учишь? — спросил у Леона.
— Английский, — Леон подумал, что «учишь» — это сильно сказано.
Председатель выглянул во двор. Там было пусто и ветрено. Видимо, Оленька увела журналистку далеко. Леон некстати вспомнил про чернобыльского волка.
— Спроси у них, закончили в доме? Хочу провести их по деревне.
Леон, как камни ворочая во рту чужие слова, спросил.
Французы вряд ли поняли, но радостно закивали. Веротятно, Зайцы представлялись им настоящим журналистским Эльдорадо. Они были готовы идти куда угодно. Из их реплик Леон, как из мата банных строителей, выловил пару понятных слов: «фантастик» и «Еуропа».
— Они говорят, — с гордостью объяснил председателю, — фантастик, что здесь Еуропа.
— Еуропа? — спросил председатель. — Какая Еуропа. А, Европа! В самом деле, Европа, исконная эстонская земля! Твою мать! Действительно, фантастик.
На крыльце встретились с переводчицей и начальницей.
— Успешно? — полюбопытствовал председатель.
— Очень стеснительная. В поле пришлось отвести, — славная переводчица всё больше и больше нравилась Леону. — Пчела её ужалила.
— Ну да? — повеселел председатель, ласково взглянул на пригорюнившуюся француженку. — Скажи ей, нет арендатора, уехал арендатор, мы же не предупреждали, что будем, в соседний колхоз за комбикормом, поздно вечером вернётся.
