Приезжает «скорая», мне бинтуют живот и везут в больницу, в хирургическое. В приемном покое выдают трусы-«семейники», облезлую пижаму и старые шлепанцы. Пижамные штаны короткие, я в них – как рахит.
Из приемного меня везут на коляске в операционную, там я перелезаю на стол.
Хирург – усатый, в больших очках – смотрит рану, говорит:
– Порез неглубокий, никаких внутренних органов не задето. Наложим швы, и через неделю будешь в лучшем виде.
Кроме хирурга, в операционной еще один дядька и три сестрички. Мне дают заморозку и закрывают живот простыней, чтоб я не видел, что они там будут делать. Я чувствую, как они колупаются в животе, но мне почти не больно, только когда сильно тянут. Когда все готово, меня отвозят на коляске в палату. Я перелезаю на кровать и вырубаюсь.
Просыпаюсь утром. Кроме меня, в палате семь мужиков, все еще спят на ржавых железных койках. Моя койка около окна. Трогаю живот – он залеплен пластырем и почти не болит. Зато жутко хочется сцать. Я встаю. Голова кружится – хватаюсь за кровать. Иду еле-еле, держусь за спинки. В животе горит. Открываю дверь. Коридор. Стол с лампой. Медсестра читает газету. У нее старое сморщенное лицо, губы накрашены фиолетовым.
– Где здесь туалет?
– В том конце коридора, последняя дверь.
Дохожу до туалета чуть живой: задыхаюсь, голова раскалывается – у меня еще и бодун – живот горит, и чуть не усцываюсь. Захожу в кабинку, стягиваю штаны с трусами, сцу. Вот, бля, облегчение!
Воняет сигаретами, говном и хлоркой. В унитазе плавает бычок – нормально, значит, здесь курят. Только где взять сигареты? Мои остались в куртке, а я ее сдал со всеми шмотками.
Иду назад в палату, ложусь на кровать и вырубаюсь.
Открываю глаза – меня трясет сосед, мужик с бородой.
– Вставай, парень, – завтрак разносят.
Старуха-санитарка снимает с тележки и ставит на тумбочки тарелки с рисовой размазней, льет в стаканы чай. Наливает и в стакан у меня на тумбочке.
– А кашу, паренек, тебе еще рано. Вот в обед дадим куриного бульончика, а сейчас пока потерпи.
Я беру стакан. Чай чуть теплый – я такой ненавижу.
Сосед, который разбудил меня, жует кашу. Он поворачивается ко мне и спрашивает:
– Что с тобой случилось, парень?
– Порезали.
– А кто, за что?
– Так, мужик на остановке. Я вообще плохо помню – пьяный был. Меня пальцем ткни – упал бы. На хуй еще надо было ножом?
– Все понятно. Вставать не пробовал?
– Пробовал. В туалет ходил.
– Значит, еще легко отделался.
– А ты с чем лежишь?
– Язва. Думают-гадают – делать операцию или не делать. Сегодня еще праздник, обхода не будет, так что – отдыхай, сил набирайся. Разве что укол какой вколют или таблетку дадут.
Перед обедом приходит молодая медсестра с процедурного делать уколы. Я поворачиваюсь на живот, стягиваю с жопы штаны и трусы. Она колет хлопком – зажимает иголку между пальцев и хлопает по жопе – иголка пролазит вовнутрь, а она приставляет шприц и загоняет лекарство. Почти не больно.
В обед мне дают куриного бульона. Говно, конечно, а не еда, но в животе уже давно урчит с голодухи, и я его выпиваю. Потом – тихий час. Мужики все лежат с книжками.
Бородатый спрашивает:
– А у тебя что, книжки нет?
– Не-а.
– Тогда держи. – Он берет со своей тумбочки и сует мне книгу: Эрнест Хемингуэй, «Острова в океане». – Почитай вот, а то просто так лежать – охуеешь.
Я начинаю читать, странице на третьей вырубаюсь.
После тихого часа приходит мамаша. Поверх пальто на ней белый халат. Она приносит гранатовый сок в маленьких бутылках, как пепси-кола, и литровую банку куриного бульона. Он не такой жидкий, как больничный, но все равно гадость.
– Ну и напугал ты нас, Сережа. А виной всему – пьянство твое это, уличное времяпровождение. Когда твой друг привел тебя вчера – ты весь в крови, пьяный, языком чуть шевелишь, – я думала, у меня инфаркт случится. Ты меня так скоро в гроб загонишь. А если бы он тебя насмерть? Ты о нас подумал, что с нами было бы? Единственный сын, называется, надежда и опора…
Она плачет, вытаскивает из сумки мятый платок, трет глаза.
– Надо в милицию подать заявление. Сам ты еще не сможешь дойти, так я бумаги принесла – напиши, как все было, а я отнесу.
– Ты что? Какое заявление?
– Как «какое»? Он же тебя порезал ножом, он тебя убить мог.
– И ты думаешь – менты его найдут? Я его сам не разглядел толком, тем более не запомнил. Кинь ты дурное.
Мамаша смотрит по сторонам.
– А я вот тебе сока гранатового принесла, попьешь. От него рана быстрее заживет. Врач сказал, что порез неглубокий, внутренние органы не повреждены, несколько дней полежишь – и домой.
Я киваю.
– А сигарет не догадалась принести?
– А я уж думала – сейчас тебе не до сигарет будет, курить хоть здесь бросишь.
Она кривится, потом достает из сумки две пачки «Столичных» и два коробка спичек.
– Ну, я пошла, наверно. Завтра еще приду.
Я стою в коридоре – врач сказал, что сидеть пока нельзя: можно только лежать и стоять. Несколько мужиков доколупываются до молодой санитарки Гали – она шваброй моет пол. Ничего такая: черненькая, карие глаза и родинка под носом.
– Хорошо мой пол, Галина, – говорит лысый дядька из другой палаты. – А то все главврачу расскажу, он тебе вставит по первое число.
– Что он ей вставит, а, Колян? – спрашивает другой мужик, и все рогочут.
– А мне ты ничего помыть не хочешь? – под калывается Володя. Он с нашей палаты, работает водилой на автобусе, на двадцать третьем маршруте – «Облбольница – Тубдиспансер».
Галя всех нас ненавидит, но ничего не говорит, только морщится и кривит губы. Она, видно, уже привыкла, что все мужики хотят ее отодрать.
Она переходит на другой конец коридора, и Володя говорит:
– Вот бы ее завести в туалет, и раком.
– Ага, раскатал губу, так она тебе и даст, – хохочет лысый.
Из женской палаты выходит баба, садится в свободное кресло. Все мужики зырят на нее. Володя машет нам рукой – типа, отойдите, дайте побазарить. Мы разбредаемся по палатам. Я ложусь на кровать и смотрю в потолок.
Володя приходит минут через пять.
– Ну, как? – спрашивают мужики.
– Ну ее в жопу. Дурная – и все тут.
– Что она тебе сказала?
– Типа – ей это не надо. Дурная, бля. А то взял бы у медсестры ключ от ванны, завел…
– И раком, и следующая остановка – Кожвендиспансер! – говорит бородатый.
Мы ржем.
После ужина лежу в палате, читать лень. Бородатый базарит:
– У меня брат – он тринадцать лет на Севере прожил – знаете, из чего кресло сделал? Из моржовых
