Старым пацанам это все не надо, у них сейчас один интерес – бабки. А если малолетки и получат пизды в «тресте» – мне это до жопы.
– Что, может, бухнем сегодня?
– Да я вообще дома буду, с мамашей и Светкиными – праздник все-таки. Если хочешь, пошли и ты к нам.
– Не, неохота.
Жду мамашу на остановке около ГУМа – договорились, что пойдем покупать мне к выпускному костюм.
Курю, рассматриваю баб. Погода классная, и они все в летних шмотках. Некоторые – нормальные, только сейчас ничего не будет: подойдешь, начнешь базарить – а тут мамаша.
Вот и она – со своей пожизненной черной сумкой. Ручки уже сто раз отрывались, а она их каждый раз пришивает, нет чтоб новую купить.
– Давно ждешь?
– Да нет, только подошел.
– Ну, пошли.
Сбоку около ГУМа очередь: что-то дают. Я спрашиваю у мамаши:
– Может, сходить посмотреть, что там?
– Аи, наверно, не надо. Все равно денег взяла только на костюм – это сейчас основное. Костюм у тебя должен быть – не только на выпускной. Может, в институте понадобится или еще где. А то как повысят цены на все – потом недокупишься. Вон в газетах пишут, что все будет дорожать.
Поднимаемся на второй этаж, идем мимо фототоваров и ювелирного к мужской одежде. Впереди два пацана с Ветров – это видно по лампасам на спортивных штанах. Ветры носят по две белые полоски, рабочинские – по три, но у нас мало у кого есть такие штаны, у меня тоже нет. Навстречу Ветрам – пацан с Луполова: одна широкая полоса. Он прется прямо на них, хочет пройти между, цепляет плечами. Один бьет ему прямого, пацан увертывается и дает второму по яйцам – он падает на прилавок, стекло разбивается. Продавщица орет:
– Скорей зовите милицию!
Луполовец убегает, Ветры – за ним.
– Подумать только, – говорит мамаша. – В центре города, в универмаге – и устроить драку. Со всем страх потеряли. И твои друзья такие же. Один вот уже сидит, и остальным только туда и дорога.
– Не трогай моих друзей, ладно? Давай лучше костюм смотреть.
Мне все равно, какой костюм покупать: за десять лет в школе костюмы так надоели, что смотреть на них не могу. С первого класса – одни и те же, только пуговицы сейчас другие: раньше были блестящие, без дырок, а теперь – алюминиевые, с дыркой посередине. А московского костюма – с коротким пиджаком, как джинсовка, и нашивкой – у меня ни разу не было. Из всех пацанов такой был только у Антонова – классе в первом или во втором.
Мамаша перебирает разные костюмы. Сначала находит ценник и смотрит, сколько стоит, а потом уже глядит на сам костюм. Она показывает мне один – серый, с тонкими белыми полосками. Такой материал был в моде той осенью – несколько пацанов на УПК пошили из него штаны.
– Ну как, примеришь?
– Давай.
Идем в примерочную. Я снимаю штроксы, одеваю штаны от костюма, долго вожусь с петлями для пуговиц – они плохо прорезаны, – потом натягиваю пиджак.
– Ну, вроде ничего, – говорит мамаша. – А как тебе самому?
– Нормально.
– Ну, давай тогда купим. Все равно, вряд ли лучше найдем. И недорогой – восемьдесят восемь рублей всего.
– Ну, давай купим.
– Почему ты так это говоришь – без энтузиазма?
– Нормально говорю.
Мамаша несет костюм к кассе – платить. Я думаю – остаться в городе погулять или ехать домой? С мамашей в троллейбусе несолидно, но и в городе делать особо нечего. Идем вместе на остановку.
В троллейбусе – свободное сиденье. Мы садимся, мамаша говорит:
– Сережа, ты мне ничего про себя не рассказываешь – что тебя волнует, о чем ты думаешь. Я даже не знаю, есть ли у тебя девушка.
– Нету.
– А была когда-нибудь?
– Можно сказать, была.
– А почему ты нам никогда про нее не рассказывал?
– Не знаю. Не рассказывал – и все…
– Ты должен быть откровеннее с нами. Мы все-таки твои родители.
– Ага.
Я отворачиваюсь к окну. Мамаша вынимает из сумки журнал «Работница» и начинает читать. Я рассматриваю ее: все лицо – в морщинах, скоро будет старая, как мамаша Йогана. Батька ее совсем задрал, но выгнать она его не выгонит, хоть и живут как кот с собакой.
Девятого мая – Радуница. Мамаша с батькой поехали в деревню – к бабе на могилу. Звали меня, но я не захотел. Я был пару раз на кладбище на Радуницу – ненавижу. Сидят на могилах со жратвой и бухлом, как будто больше выпить негде.
Выхожу погулять. На остановке на Рабочем – никого. Около магазина трется Батон – само собой, уже датый.
Подхожу, здороваюсь.
– Привет.
– Привет, Бурый.
– Что, капусту трясешь?
– Да не, так просто. Жду – может, кто придет со своих пацанов, а то скучно одному. Вот ты подвалил – и заебись.
Из магазина выходит дед с медалями на пиджаке. Он весь сухой, сморщенный, пиджак висит на нем, как на вешалке. В сетке – батон и две бутылки молока.
– Вот спросить у тебя – чего ты ругаешься? – говорит он Батону.
– Что?
– И не стыдно ему – стоит на улице, около магазина, и матерится, как сапожник какой. Да еще в такой день, в праздник.
– Бурый, ты понял, что он хочет?
– Не-а.
– Мы воевали, кровь за них проливали, еб твою господа бога мать. А что получилось? Бардак и блядство.
– Сам ругаешься, а мне что – нельзя?
– А как еще с вами говорить? Вы – паразиты, блядь. Думаешь, я тебя не вижу здесь, около магазина, – как ты к людям пристаешь, по пятнадцать копеек просишь? Думаешь, не вижу, как ты пьяный ходишь по Рабочему? Учиться не хотят, работать тоже, лишь бы только выпить.
– Хватит мне морали читать. Вали лучше от сюда со своими орденами. Дед машет рукой и уходит в переулок. Мы с Батоном курим и смотрим, как подъезжают на машинах к магазину деревенские, грузят в багажник булки хлеба и батоны – запасаются для кладбища. Я спрашиваю Батона:
– Салют смотреть пойдешь?
– Не знаю. Может, пойду, а может, и нет.
Идем с ним ко мне – родоки приедут ночью, а до этого хата свободна. Я включаю телевизор. По первой программе – кино про войну, по второй – тоже. Батон ложится на диван и вырубается.
Я захожу в туалет и от нечего делать дрочу – представляю себе одну бабу с девятого. Я ее видел пару раз в городе с пацаном с ДОКа. ДОК – свой район, Рабочий с ним дружит – только с ним, больше ни с кем.
