«Как скоро мы сойдем с ума?» – думал Виктор, поднимаясь к себе в кабинет.
Мимо него прошел Валик, потом резко затормозил и сообщил скороговоркой:
– Я был в приемной, ходил за почтой. Министр вернулся, но говорить не может. Пьяный в дрова, закрылся у себя.
– Он же не пьет? – изумился Виктор.
– Отныне тезис является ложным, – усмехнулся Валик, которому Иванна в свое время прочла пятнадцатиминутную лекцию о структуре силлогизма.
«Нужно сделать одну штуку…» – вспомнил Виктор слова Иванны.
Очень странно она это сказала. Но, непонятно почему, у Виктора вдруг появилось слабое, почти нежизнеспособное чувство надежды.
Давор пытался понять, что именно ему нужно сказать, объявляя фестиваль открытым. Обстановка была еще та. На площади и вокруг нее собрался, наверное, весь город. Народ выглядел издерганным ожиданием и неизвестностью, и людское скопление напоминало рабочую забастовку или самое начало гражданской панихиды. Давор понимал, что ему придется быть не столько директором, сколько режиссером, – с администрированием и программой прекрасно справятся Алан и Иванна, которая взялась ему помогать. Они же обеспечат непрерывность. Иванна к тому же встретилась с мэром, которого знала, – оказывается, познакомилась с ним на одной из конференций. Мэр был еще при памяти, хотя из-за невозможности установить хотя бы какой-то контакт с центральной властью переживал глубокую депрессию и к людям на площади в начале фестиваля выйти отказался. Действительно, что он мог им сказать? Зато пообещал полную поддержку и мобилизовал два местных телеканала на обеспечение света и звука. Алан решил, что запитываться электричеством нужно, как и на первом концерте, – от электрощитовой драмтеатра, но мэр распорядился на всякий случай привезти на площадь и разместить пока в здании театра несколько автономных генераторов. «Не волнуйтесь, – мрачно сказал он Иванне, – это еще цветочки- лютики. Пока мы при воде, при свете и при телефонной связи. И при хлебе с маслом. А завтра…»
Яна Филатова сообщила, что у ПТС-ки есть четыре кабельных канала, и если на местном телевидении найдутся три-четыре оператора с камерами, она готова организовать многокамерную съемку с передачей сигнала на спутник «Амос». За режиссерский пульт она может и сама сесть – с четырьмя камерами как- нибудь да справится… Иванна с большим уважением смотрела на юную девушку, которая выглядела, как все другие барышни ее возраста: курточка-футболочка, ботинки «мартинсы», рваная стрижка и красные пряди в черных волосах. Когда звезда экстремальной журналистики, спокойно глядя прямо в камеру прохладными серыми глазами, произносила финальное «Яна Филатова, Чернигов, специально для всего мира», у Иванны сжималось что-то в районе солнечного сплетения.
Давор же понимал, что ему в этой ситуации придется быть режиссером большого странного шоу, и само шоу должно быть устроено как сложная музыкальная композиция со своей драматургией, реперами и контрапунктами. Городская молва уже назвала фестиваль «пиром во время чумы», но люди все подходили и подходили.
«Потому что здесь есть смысл, – вдруг подумал Давор, глядя на лица людей. – Нигде нет, а здесь – есть. Потому что музыка – это смысл, вода и пища, и крыша над головой. И поэтому пространство фестиваля должно быть лишено страха».
На сцену один за другим поднимались его музыканты. И когда все собрались и заняли свои места, к краю сцены подошла Бранка в своем длинном синем концертном платье. Она медленно поднесла смычок к струнам и вдруг, в ярком контрасте с предыдущим замедленным движением, исполнила короткую, на сорок секунд, очень быструю композицию, от которой в воздухе запахло скошенной травой и лугом после дождя. Давор не знал, почему, но так у нее получалось всегда. В эту маленькую связочку между двумя большими симфоническими фрагментами он в качестве основы положил боснийскую народную песенку, которую исполняли на празднике, посвященном рождению первого сына, и в ней была подлинная первозданная радость. Но когда он мелодию писал, то не чувствовал никаких запахов, кроме разве что запаха виски со льдом. А вот у Бранки получается.
– Ну, иди, – сказала ему Иванна и легко провела пальцами по его ладони. – С Богом.
Давор поднялся на сцену в полной тишине, подошел к микрофону и подумал, что ничего хуже сегодняшней тишины в жизни не слышал.
– Хвала, приjатели, – сказал он, – спасибо, что пришли. Мы с вами живем в мире, в котором больше непонятного, чем понятного, больше злого, чем доброго, и слез больше, чем счастья. Но человек способен создавать острова радости, защищенные со всех сторон невидимыми стенами. Если бы человек этого не умел, он не выжил бы в процессе эволюции. Фестиваль «Славянский мир» я объявляю открытым. «Аве, Мария».
Не поворачиваясь лицом к музыкантам, он обозначил поднятой рукой первую ноту для для а-капелла тройного женского меццо-сопрано, и короткое интро ровно через пятнадцать секунд вобрало в себя шесть теноров мужского хора, альт, валторну и неожиданную волынку с человеческим голосом…
Витку мучило похмелье. Накануне они с Милошем пустились во все тяжкие и потеряли чувство меры, причем сразу во всем. Секс у них получился истерический, ночной поход в супермаркет сопровождался нездоровым хохотом, и редкие прохожие обходили их стороной. Алкоголя они купили опасное количество и квасили до утра. В ходе распития Витка неожиданно обнаружила у Милоша крупные пробелы в гуманитарном образовании, в особенности в том, что касается русской литературы первой половины двадцатого века, а потому читала ему наизусть Багрицкого «По рыбам, по звездам проносит шаланду, три грека в Одессу везут контрабанду». А еще читала «Смерть пионерки» и на строчках «боевые лошади уносили нас, на широкой площади убивали нас» неожиданно для самой себя зарыдала, уронив голову на руки. В конце концов, изнуренная стихами и эмоциями, так и уснула на табуреточке в кухне, а Милош перетащил ее на диван.
Сейчас ее дико мучило похмелье, к тому же противно и непрерывно звонил телефон Милоша. А сам Милош спал, кое-как укрытый коротким пледиком Даньки.
Витка с утробным стоном перелезла через него, прошлепала босиком в прихожую и вытащила мобильник из кармана куртки. После чего растолкала Милоша и сунула ему трубку.
– Мама… – хрипло сказал он.
И некоторое время слушал маму лежа. Потом сел и, придерживая голову рукой, продолжал слушать. Потом успокаивающим тоном произнес несколько фраз, из которых Витка поняла, что он просит не волноваться и перезвонит.
После чего Милош нашарил дистанционку и включил телевизор.
– На какой кнопке у тебя CNN? – спросил он чужим голосом. – Или BBC какой-нибудь.
Они увидели сцену под открытым небом на фоне какого-то здания с колоннами, поющих женщин в ярких национальных костюмах и с цветами в волосах, а потом крупным планом лицо Давора Тодоровича в профиль, который с закрытыми глазами и крепко сжатым ртом энергично кивает большому усатому барабанщику.
– Вау, легок на помине, – удивилась Витка, – только вчера о нем говорили. А где они выступают?
Милош приглушил звук и лег на спину.
– Я так и знал, что все это плохо кончится, – сказал сквозь зубы.
Витка сходила в ванную, намочила полотенце и положила себе на голову, которая гудела, как трансформатор.
– Мать ездила в гости к двоюродной тетке в Ридьевштице, – начал рассказывать Милош, – в деревню недалеко от Трстеника, который недалеко от Крушевца, который в ста пятидесяти километрах от Белграда. Это, чтобы ты понимала, страшная глушь. Телевизор там у них, конечно, есть, но ловит с помехами полтора белградских канала. Поэтому смотрят его только на Новый год. Бранка маме сама не звонит, может, расстраивать не хочет… В общем, мама только сейчас узнала. А что я могу сделать?
– Да что случилось-то? – не выдержала Витка. – Она заболела, что ли?
– Бранка? – бесцветным голосом переспросил Милош. – Не знаю. Возможно, они все там заболели. И в первую очередь, надеюсь, господин Тодорович…
– Господин Тодорович выглядит просто прекрасно, – отметила Витка, глядя на экран. – А это и есть Бранка твоя? Со скрипкой?
– Да, со скрипкой и есть моя Бранка. – Милош сел рядом и с остервенением стал дергать ниточку,
