Может быть, Вика что-то и вынесла для себя из разговора на берегу речки. Или же не желала Гене неприятностей, потому что ни для кого не было секретом, что Санька влюблен в неё, и все знали его бешеный, взрывной характер, но она перестала оказывать ему явные знаки внимания. Однако всё равно – нет-нет, да и ловил на себе Гена её скорый, испытующий взгляд.
Так, в общем-то, без особых для Гены дальнейших приключений, и закончился сенокос. А там, за делами да заботами, подошла и уборочная. Гена по-прежнему работал в конюшне, помогая Кузьмичу. В уборочную лошади работали с утра до позднего вечера, поэтому и уход за ними требовался более тщательный, чтобы отдохнули лошади за ночь, сил набрались. А если было что-то по токарному делу, вставал к станку. Прошла уборочная, засеяли озимые, взошли они на полях зелёным шелковистым покрывалом. А тут и зима подошла… И стал скучать Гена долгими зимними вечерами по городу, по его освещенным вечерним улицам, по шуму машин и даже по лязганью трамваев на стыках рельс, по городскому быту – по всему, к чему привык за последние годы. Но была и ещё одна причина – надежда, которая всё ещё теплилась в сердце: что он не забыт, и Марьяна помнит о нем. И совсем уже, было, собрался уезжать, да и Михаил Иванович с Людмилой Александровной писали, что ждут его к Новому году обратно, но прихворнул Кузьмич. Почти всю зиму пролежал дома на печи, и только к весне отступила боль в пояснице. И вот, когда приторным дурманящим запахом цветущей черемухи наполнились майские вечера да взбередили душу воспоминаниями, не выдержал Гена и засобирался в город. А родители хоть уже и привыкли, что сын дома, но отъезду не препятствовали. Бабушка сильно сдала за последний год – донимали ее боли в суставах. На прощание она поцеловала внука, коснувшись щеки сухонькими губами, и со словами «Храни тебя Господь, внучек», перекрестила сложенными в щепоть пальцами.
Когда прощался с лошадьми, каждую угостил большим ломтем хлеба, щедро посыпанного крупной солью. Для Алтына Гена стал тем же самым, что и Кузьмич – авторитетом. И когда он, скормив ему краюху хлеба, на прощание потрепал за челку, собираясь уходить, тот губами ухватил его за полу куртки, не отпуская от себя. Что означало «Мне скучно, давай пообщаемся». Но общаться Гене было некогда, он только погладил его по мощной, лоснящейся чёрной шерстью шее. Алтын закивал головой – высшее проявление признательности. А Звёздочка в деннике была уже не одна – к ней, на длинных нескладных ногах, жалость прелестное создание – недавно родившийся жеребенок, плод её и Алтыновой любви. Кузьмич, прощаясь, как обычно посетовал, что видел, де, он Гену вместо себя у лошадей. «Да, видно, не судьба… – попыхивая самокруткой, заключил он, и добавил: – Но все равно: спасибо тебе, Гена, за службу, за помощь. А ещё скажу: сердце у тебя, Генка, доброе, без червоточины, стало быть – без гнильцы, а не то лошади бы к тебе так не тянулись… Лошадь – не человек, её словами не проведешь, душой чует, к плохому да злому не потянется…», – по-стариковски в который уже раз повторил он.
До районного центра Гена добрался на попутке, а там, на рейсовом автобусе, уже и до города. У автовокзала сел на городской автобус, но, не доезжая нескольких остановок до дома, вышел – решил пройтись пешком – все тут было связано с чем-то из его жизни. Вот тир, куда они частенько забегали с Вокой, в меткости посоревноваться. Вот кинотеатр, в который они любили ходить с Марьяной. А через два квартала он выйдет к памятнику, месту их постоянных встреч… Ему захотелось позвонить ей, услышать знакомый, родной голос, да и будка телефона-автомата – вот она, рядом. Искушение было слишком большим; он зашел в телефонную будку и набрал заветный номер. Трубку подняла мама Марьяны, по голосу она сразу же узнала его, но Марьяны не было дома. Гена извинился и сказал, что позвонит позже.
Дверь в квартиру открыл Михаил Иванович. Увидев Гену, он радостно воскликнул и сгреб его в свои медвежьи объятия. Гена только и смог, что выпустить сумку из рук. А из кухни к ним уже спешила Людмила Александровна.
– Вот Людмила, смотри, кто приехал! – отпустил наконец-то Гену Михаил Иванович.
Людмила Александровна более сдержано, чем Михаил Иванович, поприветствовала Гену, хотя его возвращению была рада не меньше мужа. После ужина Гена из объемистой сумки достал деревенские подарки, передал, как это водится, приветы от знакомых и родни. Когда радостная суета от встречи чуть улеглась, Иван Михайлович со свойственным ему простодушием спросил:
– Ну а невесту-то, Генка, там себе не присмотрел ещё? – но, уловив на себе укоризненный взгляд жены, уже извиняющимся голосом, глядя на неё, продолжил: – А что? дело-то вполне нормальное! Он молодой, из себя видный, так неужто ни одна из деревенских красавиц на такого-то хлопца, да глаз не положила!?
– Да нет, не получилось у меня как-то с невестой, – улыбнулся Гена, спасая Ивана Михайловича из затруднительного положения.
Чуть позже он позвонил Марьяне и, услышав её «Алло, я слушаю», с трудом произнес:
– Здравствуй… Марьяна?
– Гена, ты?! – радостно зазвучал как когда-то в трубке её голос. – Мама сказала, что ты приехал и перезвонишь, я жду, жду… Хотела уже сама тебе звонить.
– Марьяна, мы можем увидеться?.. – спросил Гена.
Марьяна некоторое время молчала, затем тихо сказала:
– Сегодня, Гена, у меня не получится.
– Почему, ведь ещё не поздно? – удивился он и тут же осекся. Конечно же, у Марьяны кто-то есть, да и как могло быть иначе… Ведь даже в прощальном письме, которое бросил в почтовый ящик на автовокзале перед самым отъездом, он написал, что уезжает навсегда. А теперь вот отчаяние, ревность, злость на самого себя словно громадными клещами сжали сердце, да так, что стало трудно дышать. – А когда мы сможем встретиться?.. – все же переборол он себя.
– Давай завтра вечером, на прежнем месте…
В следующий вечер, с букетом полевых ромашек, Гена был у памятника. За минувшую ночь он многое передумал. Словно в калейдоскопе мелькали перед ним кадры из самых счастливых дней его жизни, когда они были вместе с Марьяной… и как он сурово, даже жестоко подвел черту под всем, что было дорого им обоим, оставив её одну, по сути – с разбитым сердцем. А вот сейчас… А что сейчас? Сейчас надо радоваться за неё, что её душевная рана зажила и она, вероятно, смогла полюбить другого и, наверное, более достойного, чем он. Хотя так больно осознавать это! Гораздо больнее, чем просто расстаться… Гена увидел Марьяну, как и раньше – ещё издалека; она шла легкой, грациозной походкой. «Да, конечно же, она – самая красивая в мире!» – подумал он как и тогда, в свою самую первую встречу с ней на этом месте.
– Привет! – она поздоровалась непринужденно, словно и не было месяцев разлуки.
– Привет… – ответил Гена и протянул ей цветы.
– Ой, мои любимые! – как некогда восхитилась Марьяна.
– Может, мы погуляем?.. – предложил Гена.
– Давай лучше просто посидим.
Они сели на лавочку под высоким клёном неподалёку от памятника.
– Ну, расскажи: как тебе жилось в деревне, на вольных хлебах? – стараясь быть веселой, спросила Марьяна.
– Ничего жилось, хорошо… – Гена хотел сказать весело, но получилось грустно.
– А ты повзрослел, возмужал! – Марьяна явно любовалась им.
– Ты тоже повзрослела.
– А как же? Ведь, я уже не школьница, а студентка! Первый курс заканчиваю, – притворно кокетливо ответила она.
Они осознанно оттягивали тяжелый для них разговор как можно дальше. Наконец, когда переговорили обо всём, и, понимая, что от него все же не уйти, Гена спросил:
– Марьяна, у тебя кто-то есть?
Конечно же, Марьяна ожидала этот вопрос. Но когда он прозвучал, и нужно было что-то отвечать – растерялась. Она всё еще продолжала любить его, но и тот, другой, уже тоже много значил в её жизни…
– Да, Гена, есть. – Она прямо посмотрела ему в глаза.
Гена потупил взор, он не смог выдержать её взгляда, в котором читался укор. После небольшой паузы, Марьяна стала рассказывать:
– Когда мы расстались и ты уехал, я решила – всё, больше в моей жизни никого и никогда не будет,
