– Так что, выходит все так и было? – резко щелкнул бичом Евтушенко. – Все, как тут написано?
– Знаете, я не знаю, что именно там написано, я не имею привычки читать документы, которые для меня не предназначены, – невозмутимо отвечал умнейший Картье. – Но суть дела мне понятна, речь идет о растрате корпоративных денег, не так ли?
– Точно так, – еще более одобрительно кивнул господин Евтушенко.
– В таком случае я подтверждаю и готов буду свидетельствовать, что именно мой бывший шеф Константин Штукин совместно с вашим сотрудником Сидоровым Василием Каримовичем вступил в сговор, по которому компания Штукина приобрела за 200 тысяч лицензию в «DOCOMO», а затем перепродала ее в «МДС» за 2,5 миллиона долларов США и дельту в 2,3 миллиона Штукин обналичил и выплатил Сидорову, возместив также проценты по обналичиванию денег, а точнее, восемь процентов. Штукин пошел на прямые убытки в обмен на гарантии со стороны Сидорова существенно расширить позиции «Smart-soft» как поставщика мобильного контента.
– В таком случае, – Евтушенко внось овладел запиской и принялся листать ее слегка выпятив челюсть, – в таком случае речь идет о сумме гораздо большей, чем здесь указано. Слыхал, Дима?
– Да, понял, – послушно кивнул Шедин. – Я написал, о чем знал. Вот свидетель. Мы с ним не сговаривались. Я и представить себе не мог, что в этом деле есть еще и это. Честно, не знал.
Евшутенко нажал на кнопку телефонной станции:
– Беклемищева ко мне пригласите.
По тому, как дернулся Шедин, Картье понял, что этот Беклемищев важная птица. Предчувствия его не обманули.
– Сейчас здесь будет начальник СБ, – хмуро сказал Евтушенко. – Пойдете с ним, все расскажете, что только что сказали мне. Он все перепроверит. Быстро. Он умеет. До этих пор ни одна живая душа ничего знать не должна. Я надеюсь, это понятно?
– Так точно! – словно на плацу, в унисон гаркнули Картье и Шедин. Евтушенко скривился:
– Оставьте свои армейские замашки. Не люблю я этого. Не выслуживайтесь излишне. Я все и так вижу. Черт побери, ну и дела…
Спохватившись, что он только что сболтнул лишнее, Евтушенко наградил обоих рукопожатием и велел подождать в коридоре. В дверях Картье и Шедин разминулись с подвижным, сухоньким, неприметным мужичком возраста «крепко за пятьдесят». Это и был генерал-лейтенант в отставке Беклемищев. Сделав карьеру в одном из отделов КГБ, он возглавлял СБ всего огромного холдинга господина Евтушенко, и считалось, что отменно справлялся со своими обязанностями. Предотвратить сидоровские художества он своевременно не смог, что-то не срослось, и финансовая отчетность не была вовремя его департаментом проанализирована. Сейчас он был полон желания выслужиться перед хозяином и его приказ бросился выполнять с троекратным рвением.
Перво-наперво он самым подробнейшим образом допросил Картье и Шедина. Шедин говорил правду, к тому же Беклемищев испытывал к нему известную коллегиальную симпатию как к бывшему сослуживцу. Картье лгал, но ложь его столь удачно дополняла правду Шедина, что выглядела абсолютно правдоподобной, а Беклемищеву только того и надо было. Как спел однажды Высоцкий, «он выволок на свет и приволок подколотый, подшитый материал» и спустя три дня доложил господину Евтушенко о том, что все изложенное в записке является сущей правдой, а Сидорова необходимо немедленно «изолировать» из опасения, что тот может скрыться.
– Не надо никого изолировать, мы публичная компания и закон уважаем, – заявил Евтушенко в ответ на ретивость своего верного пса. – Ты бы, генерал-лейтенант, лучше в оба глядел. Скажешь, не твоя вина, что такое неслыханное воровство было допущено прямо у нас на глазах?
– Виноват, господин Евтушенко, – преданно глядя в глаза боссу, чеканил начальник СБ. – Прошу вашу санкцию на арест Сидорова и Штукина, как непосредственного взяткодателя.
Евтушенко был человеком не злым, но очень не любил, когда кто-то запускал руку в его карман.
– Ступай, я подумаю, – сказал он, качнув головой на поклон Беклемищева, и погрузился в невеселые размышления. Он не хотел выносить этот вопрос на заседание совета директоров, так как видел: ему предоставился прекрасный шанс продемонстрировать всем свою железную волю и решить этот вопрос королевским решением «Казнить. Нельзя помиловать».
На следующий день сотрудники Следственного комитета при прокуратуре РФ арестовали Сидорова и Штукина и заключили их в следственный изолятор Лефортовской тюрьмы. Круг замкнулся. Картье победил и ни разу не вспомнил поговорку «Somebody won, game is not over».
5
Лена плакала, перед ней стоял стакан с водой. Картье нервно курил на кухне штукинской квартиры. Он ожидал чего-нибудь этакого, но ее слезы делали погоду в его душе пасмурной и насыщенной электричеством. Вот-вот готова была разразиться настоящая гроза, он сдерживался из последних сил. Виртуозная комбинация, придуманная им, чудовищный план, воплощенный в жизнь, принесли свои плоды. Во всяком случае, Картье считал его полностью реализованным, а к Лениным эмоциям уговаривал себя относиться лишь как к досадным издержкам, к побочному действию при радикальном лечении, без которого никак было не обойтись.
– Жалость, будь она трижды проклята, – плюща в пальцах сигарету, заговорил Картье. – Какого черта, милая? Ведь мы все это не раз проговаривали, и ты как будто не была против. Теперь тебе только и осталось, что принести в загс справку об аресте и возбуждении уголовного дела против твоего мужа, и вас немедленно разведут. Справку я для тебя организую, это просто. Да что ты ревешь-то, в конце концов?!
– Не кричи на меня. – Лена, всхлипывая, давясь слезами, сделала несколько глотков воды, и ей как будто стало немного легче. – Да, я не была против, но я не могла себе представить, что все произойдет именно так. Ведь он же ни в чем, ни в чем не виноват, ты же это знаешь! То, что ему собираются пришить, – это неслыханная клевета!
– Вот как? – Картье вдруг стало страшно, что сейчас она, чего доброго, скажет, как она на самом деле всегда любила одного лишь Костю и теперь сделает все от нее зависящее, чтобы восстановить справедливость и даровать узнику свободу. Поэтому он выбросил недокуренный окурок прямо в форточку и, уже не расслышав негодующего вопля какого-то почтенного гражданина, которому этот окурок угодил аккурат за шиворот, опустился перед ней на колени, протолкнул голову под ее руки, лбом уперся в живот:
– Еничка, милая моя, солнце мое, счастье мое, ты хочешь, чтобы в твоем животике кто-нибудь поселился? Давай поговорим о нашем будущем, зачем вспоминать о прошлом да еще и так убиваться. Да, человеческий организм забавная штука, он блокирует в памяти модули, помнящие о неприятностях, и заставляет память воспроизводить лишь приятные картины прошлых дней. Ты сейчас просматриваешь их непрерывной чередой. Подозреваю, что давным-давно начались повторы. Зачем ты все время заставляешь меня возвращаться к мысли, что ты все еще любишь его?! – дико ревнуя и уже не в силах сдерживать себя, прорычал Картье, и это окончательно привело Лену в чувство. Она вздрогнула, очнулась, увидела, что он стоит перед ней, что он в ярости и вот-вот чуть и расплачется сейчас (у него дрожал подбородок, такого она еще не видела).
– Что с тобой, Витечка?
– Я люблю тебя. Я, понимаешь?! А ты любишь миражи прошлого! Нету там ничего, в прошлом-то! Ты от него ушла ко мне, ты моя и телом и душой, мы как две половинки, неужели ты все еще не увидела, не поняла этого? Таким бог награждает, поэтому все так и срослось удачно да замечательно для нас. А если его награду отвергнуть, если попытаться поиграть в мораль, которая для каждого своя, а может, ее и вовсе нет, то он свою награду отзовет, и мы оба так пожалеем о том, что сделали по собственному недомыслию, что только и останется нам с тобой, что выть на луну, да и то по отдельности. Нет нас, значит, ничего нет, ничего не нужно: ни денег, ни бизнеса, ни куража этого московского, ни-че-го. Почему тебя тянет туда, где было плохо, Лена? Что у тебя со мной? Неужели только секс и больше ничего?
– Нет, – спокойно ответила она. – Не только секс, Витечка. И ради бога успокойся. У нас с тобой страсть, а с ней иногда тяжело совладать, вот и трясет на ухабах. Ну, конечно же, мне его жаль. Я все понимаю, но в тюрьму-то за что?! Что он такого сделал?
Он порывисто вскочил, поднял ее, обнял, принялся гладить по голове, по мокрому от слез лицу,
