очень хочет появиться именно у нас, будет хранить тебя.
– Спасибо. Я постараюсь. На самом деле ничего страшного в этой поездке нет.
И я насочинял ей примерно то же, что и Лере, особенно не утруждая себя выдумыванием новой лжи.
В ночь перед отлетом я почти не спал. Лежал с открытыми глазами и обдумывал детали предстоящей операции, которую я почему-то назвал про себя «Карлсон и жулики». Возникало несколько вопросов, из которых самым главным был: где взять оружие? Ведь это не Молдавия и рядом нет Приднестровья с целым меню различных гремучих железяк на выбор. Подумав, я решил для себя следующее: «Если в городе есть кто-то, кто открыто носит пистолет, например полицейские или охранники, то существует возможность заполучить в свое распоряжение то, что мне необходимо. Все, что мне понадобится для этого, – умение владеть собой и создание нужной ситуации, а также, в качестве страховочного варианта, небольшой острый нож».
Подумав так, я встал, зажег свет и запихнул в чемодан складные пассатижи-трансформер «Leatherman», в набор которых входил, помимо прочего, отличный и острый, как бритва, ножик с острым концом и длиной лезвия более семи сантиметров. Вполне хватит для серьезного разговора с кем угодно, в том числе и с полицейским, при условии фактора внезапности.
Также я запихнул в чемодан инвалидную клюшку: свидетели, если таковые будут и их будут опрашивать, запомнят прежде всего хромого человека. По этой примете полиция и будет работать первое время, но время будет работать на меня, а не на них. Надо заставить его работать на меня. К сожалению, парика в моем реквизите не оказалось, да и мысль о нем пришла слишком поздно, и я ограничился двумя бейсболками. Полиция будет искать хромого человека в бейсболке и (о, да!) в очках, и я запихал в чемодан очки, купленные когда-то в оптике на Елисейских Полях, исключительно для понта – со стеклами без диоптрий. Они придавали моему не слишком интеллектуальному лицу прямо-таки академический вид, меняя его до неузнаваемости. Я отключился на два часа перед самым рассветом, но проснулся вполне бодрым и даже с чувством легкой и нарастающей эйфории, не осознавая целиком всей тяжести своей задачи. Меня захватила предполетная лихорадка, известная каждому, кто отправляется в дальний и долгий путь.
Неуверенность впервые посетила меня примерно после двух часов полета, в самолете по пути в Мадрид. Неуверенность – плохой спутник в любом начинании. Стоит лишь указать ей в сознании лазейку с игольное ушко, и она через него вольется, стремительно разрушая здоровые клетки надежды, подобно раковой опухоли, поражая метастазами оптимизм и жизнелюбие. Неуверенность – одно из основных орудий дьявола в борьбе за душу человека, и лишь колоссальным внутренним напряжением, лишь путем сбора всех внутренних жизненных сил можно изгнать эту проклятую незваную гостью вон. Неуверенность порождает страх, который сковывает действия, заставляет руки утратить силу и беспомощно опуститься. У меня было такое ощущение, будто я оказался глубоко под водой, коснулся самого дна, оттолкнулся от него и поплыл вверх, но толща воды надо мной слишком велика и до поверхности мне никак не добраться. В самом деле, как только подобная бредовая мысль могла прийти в мою, очевидно, больную голову? Ехать черт знает куда, не зная испанского языка! Не зная даже приблизительно плана города! Не имея ничего из средств, которые позволяют решать проблемы, подобные той, решить которую я вызвался! Имея в качестве вероятного ассистента какого-то коррумпированного Рембо-комитетчика, который наверняка постарается сделать так, чтобы моя роль в этом деле, если оно действительно выгорит, была бы сведена к минимуму.
Стоп! Вот оно! Кажется, нашел! И я физически почувствовал, как зародившийся страх улетучился без остатка, уступив место здравому смыслу. Итак, зачем Андрей настаивал, именно настаивал на том, чтобы этот «сотрудник посольства» помогал мне? Получается, что он тоже в деле? Тогда почему он не действовал раньше? А потому, что он имеет постоянную работу и не хочет в случае чего засветиться и попасть в аргентинскую тюрьму в качестве уголовного преступника, несмотря ни на какие дипломатические статусы. Вот ответ. Он – руководитель. Дирижер, так сказать, или, вернее, – кукловод марионетки, то есть меня. А я всего лишь разменная мелочь, которую насыпают на сдачу в пластиковый стаканчик и ставят возле кассы. Значит ли это, что изначально Андрей включил меня в игру, точно рассчитав, что я сам напрошусь выполнить то, о чем он якобы случайно проговорился? При положительном ответе на любой из вопросов, заданных мною самому себе на высоте десяти тысяч метров, вероятность получения мною денег в Москве, после перевода их из Аргентины, сводилась практически к нулю, как, впрочем, и вероятность того, что мне понадобится обратный билет на самолет. Чем больше я размышлял, тем чаще приходил к выводу о том, что устранить меня было бы очевидным благом для Андрея. Не говоря уже о гребаном посольском шпионе, который, как я думаю, сам вожделел оказаться владельцем пусть не десяти процентов от возвращенной суммы, но, во всяком случае, той, за которую он, вероятно, согласился работать.
От этих тревожных, прямо сказать, раздумий я почему-то успокоился и почувствовал у себя внутри почти безнадежную пустоту. По крайней мере, я понял, что в очередной раз пройти по легкому пути не получится, как не получится и поправить свое материальное положение так, чтобы никогда более не работать. Когда я, опустив голову, шел по длинному коридору, соединяющему самолет со зданием мадридского аэропорта «Barahos», то у меня шевельнулась было предательская мысль о том, что, наверное, продолжать свой полет и через два часа пересаживаться на самолет до Буэнос-Айреса не имеет смысла вообще: не лучше ли переждать эту ночь в аэропорту, помаяться бессонницей, а на следующий день, поменяв дату вылета, улететь обратно, в Москву? Но я смог выдавить из себя неуверенность. Представил, что меня ждут все те же безрадостные дни, тот же двор за окном, тот же промозглый гараж с бутылкой какого-нибудь, все равно какого, пойла. Представил глаза Светы и то, что от этой поездки зависит мое простое человеческое счастье, образование моей дочери и множество прелестей жизни, которые предоставляют человеку деньги. Представил свою давнишнюю мечту: большой дом, столовую с огромным столом, за которым сижу я сам, лет шестидесяти. Этакий дедушка, окруженный тремя, нет, четырьмя детьми и кучей внуков. И я похож на актера Роберта Ретфорда или Шона Коннери: мужественный подтянутый старик с орлиным взором и непременно атлантическим загаром в стиле Ulisse Nardin. А за домом поле для гольфа, где я, в своем подтянуто-загорелом виде, луплю по маленькому шарику клюшкой третий номер. А в гараже, этак вот на полу, вымощенном какими-нибудь красивыми плитами, стоит… стоят… автомобили. Семь, нет, восемь штук. И все мои. И все разноцветные. И все такие, про которые предпочитает рассказывать этот веселый Кудряш из импортной передачи Top Gear: «Ferrari» – номер первый, «Aston Martin» – номер второй, номер третий – «Porshe», четвертый, о боже, нет, это слишком круто. Нет, пусть лучше будет, эээ – «G-Brabus», на охоту ездить, причем трехосный, пятый номер – черный, как космос, членовоз – «MercedesW221», шестой – огромный «Cadillac», как у Элвиса Пресли. Розовый и с белой кожаной обивкой салона. Весь в никеле и с откидной крышей. Блин, круто!!! Седьмой будет – «Corvette», желтый. Да. А восьмой, восьмой… ну не знаю пока, может быть, какой-нибудь совершенно антикварный белый «Хорьх», на котором сперва ездил Герман Геринг, а потом, кажется, маршал Советского Союза Осляковский. О! Да, бэби! Я хочу, хочу всего этого! Хочу сдохнуть под рыдания толпы родственников в возрасте восьмидесяти девяти лет, лежа на кровати размером с шесть бильярдных столов и балдахином из золотых тонких цепочек, к которым подвешены золотые бабочки с алмазными глазами, вот как! А до этого пить жизнь полной чашей: посетить все страны на свете, искупаться во всех морях и океанах и полетать на дельтаплане над альпийскими лугами. И не напрягаться. Ни хрена не делать. Не ходить каждый день на работу, «к без пятнадцати девять, а то начальник на карандаш возьмет». И не надо мне ни власти, ни руководящей должности, ни грузовика с мордоворотами сзади, а надо мне просто свободы и гармонии. Эх… А для достижения свободы и познания гармонии требуется немножко денежков, а без них свобода – это не свобода вовсе, а издевательство над самим этим словом. Бомж, он, вон, тоже свободен. По-своему. Только ему от этого не легче.