Балаустион

событию… Последние несколько дней прошли в горячечной суете, даже о Горгиле почти забыли. Утром, перед тем, как отправиться на суд, Пирр получил письмо от отца. Вечером предыдущего дня вернулся корабль, что доставил на Крит Эпименида и отряд номаргов, и на ней прибыл один из слуг Эпименида с данным посланием. Эпистола была по-лаконски краткой и по-критски туманной.

«Павсаний Эврипонтид возлюбленному сыну Пирру привет.

Сын мой, прибудь ко мне в Кидонию, как бы ни удерживали тебя в Лакедемоне важные и неотложные дела. Жизни моей угрожает немалая опасность, посему жду тебя по возможности скорее.

Да сопутствует Посейдон Владыка твоему кораблю.

Надеюсь на скорую встречу.

Павсаний Эврипонтид, сын Леократа, царь Лакедемонский».

Пирр поднял на Лиха озабоченный взгляд. Они были одни на заднем дворе особняка тетки Ариты.

– Что ты об этом скажешь?

– Немногословность настораживает, – выпятил губы Коршун. – Опять ловушка? Быть может, послание поддельное?

– Нет, – Пирр покачал головой. – Письмо настоящее. Руку отца я знаю хорошо. И печать его.

– А человек, что доставил его…

– Раб Эпименида, – поморщился царевич. – Добавить что-либо не может. Эпименид ничего не велел передать на словах – возможно, побоялся доверить? Великие силы, что там происходит, на этом проклятом острове?

– Тебе нужно отправляться, – твердо сказал Лих. – Я пригляжу, чтобы в Спарте ничего дурного не произошло к твоему возвращению.

– Я рассчитываю на тебя, – Пирр пристально глянул в глаза первого «спутника». – Клянусь Зевесом, я и так собирался сам плыть за отцом, когда его оправдают. А победа будет наша, наша, дружище Лих!

От избытка чувств царевич потряс товарища за плечи.

– Тогда идем в суд! – ощерился Коршун. – Я желаю взглянуть на морды Агиадов в момент, когда геронты объявят решение.

– Заседание проводили в храме Ликурга, как всегда, если дело касается важнейших вопросов.

– Народу набилась – хренова туча! – поддакнул с козел Феникс. Он управлял лошадьми одной рукой, а другой сосредоточенно ковырялся в носу. Что было небезопасно для носа, если учесть вышеупомянутое состояние дороги. Вокруг стояла тьма, на небе в прорехах облаков лениво поблескивали тусклые звезды.

– Точно, – кивнул Галиарт. – Кроме самих геронтов, эфоров и Эвдамида, для которых были отведены отдельные места на возвышении, помимо жрецов, магистратов и офицеров всех мастей, заполнивших святилище, повсюду – в боковых нефах, на галереях и лестницах – во множестве собрались простые граждане.

– А Ион, писака хренов, залез на бордюр галереи. И ронял оттуда то свои дощечки, то стилос. А в последний раз – сандалию, которая свалилась – ха-ха-ха! – аккурат на голову полемарха Маханида, – весело поведал Феникс.

– Ион заработал взыскание? – поинтересовался Леонтиск.

– Не-а, – хмыкнул Феникс. – Маханид, старый пень, даже не понял, что это ему на башку брякнулось. Все глядели вперед, на геронтов.

– Половина заседания, – вступил Галиарт, – ушло на воспоминания о причинах и деталях того, восьмилетней давности, приговора. После четырехчасовой болтовни, обсасывания тонкостей, прецедентов и нюансов законов выяснилось, что никакого святотатства царь Павсаний не совершал, а обвинение было построено на эмоциях, а не на фактах…

«…и посему обвинение царя Павсания в святотатстве, свершенном против богов-олимпийцев суть ложно, и приговор, оному царю Павсанию вынесенный, есть незаконен.

Геронты призвали дать пояснения по данному вопросу эфора Полемократа. Сей Полемократ, верховный жрец святынь лакедемонских, и во время осуждения Павсания таковым являлся, и принимал, кстати, в обвинении царя не последнее участие. Теперь же эфор Полемократ, за свою внешность лакедемонянами Скифом прозванный, объявил, что вскрылись новые обстоятельства дела, понуждающие его признать царя Павсания невиновным и ходатайствовать о скорейшей отмене неправедного приговора. И еще сказал эфор-жрец вещь неслыханную – то, о чем все знали, но вслух не говорили: что судилище былое происходило под ахеян и македонцев давлением сильнейшим, что и привело, при попустительстве второго царя, Агиса, к столь суровому вердикту. Хоть римляне и не были названы, каждый понял, в чей щит сия стрела, и поднялось в собрании смятение изрядное. Ибо консуляр Фульвий Нобилиор, посол римский, на почетном месте сидел и все эти речи слышал…»

Ион Лакедемонянин «Сочинения» (I, 19, 73).

– Что этот misererum себе позволяет? – прошипел консул Фульвий сидевшему рядом македонянину.

– Похоже, он рехнулся, – с выражением безмерного изумления на лице ответствовал Лисистрат.

– Всеблагие боги охраняют закон справедливости, коя есть главный закон, заповеданный бессмертными людским владыкам, – разлетался над возбужденно гудящей толпой зычный голос жреца Полемократа. – Блюдущие закон справедливости милы богам, попирающие его божественное наказание имут. И сегодня справедливость требует, дабы посыльники сторон, осудивших невинного, покаяние принесли и приложили все силы для устранения свершенного зла.

Сотни глаз обратились на сидевших с каменными лицами Эфиальта, архистратега Ахейского союза, Лисистрата, посла Македонии, и, разумеется, консула Римской Республики Фульвия Нобилиора.

– Меня предупреждали, что этот эфор-жрец – человек, больной на голову, – проговорил, почти не разжимая губ, римлянин.

– Подобные болезни головы лечатся только усечением, – выдохнул белый от ярости македонский