со смертью. Куда-то исчезли престарелые родственники, увозили усыплять старых котов и кошек, но никогда еще смерть не касалась кого-либо из ее друзей и знакомых. Максина разрыдалась вместе с подругами.
— А Джуди знает? — спросила она. Наступила жуткая тишина: девушки вдруг поняли, что испытываемое ими горе — ничто в сравнении с тем, что почувствует Джуди, когда узнает о случившемся.
Этот вечер они провели вместе до тех пор, пока не заснули. Почти не переставая, проплакали они и следующие два дня: оказалось, что почти все, от смятых подушек до кофейных чашек, напоминало им о том или ином эпизоде, связанном с Ником. Ко всеобщему удивлению, конец их скорбной апатии положил отец Кейт. Он уселся в их плохо освещенной передней комнатке и попросил девушек рассказать ему о Нике как можно больше. Терпеливо выслушав их рассказы и дождавшись, когда они иссякнут, он спросил:
— А как, по-вашему, сам Ник хотел бы, чтобы вы среагировали на известие о его кончине? — Девушки недоуменно-вопросительно уставились на него. — Хотелось бы Нику, чтобы вы вот так круглосуточно сидели бы и рыдали? Думаю, что нет. Наверняка даже нет: он бы скорее всего предпочел, чтобы вы продолжали жить как прежде и вспоминали то счастливое время, которое провели с ним вместе. Знаешь, Кейт, мне бы хотелось, если меня вдруг хватит кондрашка, чтобы вы с мамой один раз по- настоящему выплакались, а потом никогда больше не вспоминали меня со слезами на глазах. Мне бы хотелось, чтобы при воспоминании обо мне вам становилось бы радостнее и лучше.
В конце концов он вытащил девушек из их полуподвала на улицу, отвел в молочную позавтракать, а потом, поскольку солнце сияло, повел в парк Сент-Джеймс посмотреть на уток. Они, конечно, не позабыли о Нике, но перестали впадать в уныние и хлюпать носом всякий раз, когда кто-нибудь упоминал его имя.
Пэйган и Кейт, проводившие это лето в Лондоне, знакомили Максину с бесчисленными молодыми людьми, вместе с которыми они ездили смотреть соревнования по поло в Виндзоре, теннису в Уимблдоне, на скачки в Эскот. Все свободное от работы время Максина занималась тем, что или гребла в плоскодонке по Серпентайну, или, нацепив красную шляпу, отправлялась в какую-нибудь картинную галерею, или же часами наблюдала за непостижимой для нее игрой в крокет. Она ездила в гости и жила по нескольку дней
В загородных английских домах, где поражалась манере английских женщин одеваться на отдыхе: платок для головы мог быть небрежно завязан под подбородком, как у принцессы Елизаветы; костюм вечно оказывался узок в плечах и чересчур натянут на груди; чулки морщинились под коленками; твидовая юбка была непременно мешкообразной и вся в собачьей шерсти; а сумочка из крокодиловой кожи в тон юбке — обязательно старой и обшарпанной. По какой-то непонятной причине чистая, аккуратная, хорошо выглаженная одежда всегда оказывалась в таких случаях признаком аутсайдера или даже иностранца.
Иногда Максина ходила на танцы, но это случалось нечасто, потому что к девяти утра она должна была быть уже на работе. Ей не очень нравилось, что во время таких танцев англичанин непременно ожидает от девушки, что она весь вечер будет танцевать и разговаривать только с ним, не обращая никакого внимания на всех остальных. Максине, которая в Швейцарии и во Франции привыкла к тому, что на танцах, длящихся до полуночи, все общаются свободно и меняют партнеров по собственному желанию, трудно было привыкнуть к необходимости провести весь вечер с одним и тем же человеком, зная к тому же, что потом он обязательно попытается затащить ее на заднее сиденье своей спортивной машины. Ее вообще не очень интересовали эти появляющиеся по уикендам молодые люди в котелках и двубортных костюмах или же в кепочках для игры в гольф и твидовых пиджаках: все они были совершенно одинаково одеты, одинаково разговаривали, одинаково вели себя; они даже думали и то одинаково.
Пэйган и Кейт нравилась светская жизнь Лондона, Максине же она быстро наскучила. Максина была уже une serieuse[35] и предпочитала то, что называлось работой, тому, что некоторые называли развлечениями. Про себя она уже твердо решила, что когда вернется в Париж, то уговорит отца потратить отложенные ей в приданое деньги на то, чтобы арендовать один из небольших антикварных магазинчиков на улице Жакоб. Она сама покрасит его в мягкие оливково-зеленые тона и станет импортировать во Францию такую же мебель, как та, что она покупала в Лондоне у Джека Реффолда: вещи, которые не выдержали бы перевозки через Атлантический океан в Америку. Она станет специализироваться на том, что французы называют le style anglais[36] . Во Франции отлично делали всевозможные детали отделки: шнурки и бахрому в тон оконным занавесям и постельным покрывалам, обивочные и отделочные ткани, которые повторяли бы рисунок старых тканей или близко соответствовали бы ему. Поэтому, имея для начала несколько настоящих английских вещей, было бы очень легко отделать в таком же стиле целую квартиру.
К тому времени, когда Максина закончила свою двухлетнюю стажировку в Лондоне, она могла бы отделать комнату в английском стиле буквально, за ночь, однако никогда даже намеком не давала понять этого своим клиентам. Она уже знала, что клиенты ценят главным образом количество затраченного на них времени и редко когда способны оценить те талант и опыт, что вкладываются в работу.
Джеймс Партридж предложил Максине постоянную, хорошо оплачиваемую работу в своей мастерской, однако Максина предпочла вернуться в Париж и заняться, как она говорила про себя, собственной «карьерой».
— Разница между карьерой и работой в том, — сказала ей как-то Джуди, — что, выполняя работу, остаешься стоять на одном месте. Если хочешь сделать карьеру, то работа должна быть ступенькой, ведущей к достижению какой-то определенной цели. И, когда поступаешь на работу, ты должна ясно представлять себе, в какой момент ты с этой работы уйдешь.
— Чепуха! — ответила ей тогда Максина. — Тебе надо бы заняться писанием книг о самосовершенствовании. Как Дейл Карнеги.
Но совет оказался неплохим, и, памятуя о нем, Максина теперь отказалась от предложенной ей работы и вернулась в Париж. Здесь она и узнала, что Джуди, уйдя от Кристиана Диора, вместо того чтобы заняться собственной карьерой, целиком погрузилась в то, чтобы помочь Ги сделать карьеру модельера.
Отец Максины с радостью встретил возвращение дочери и был весьма горд ее познаниями в английском языке и еще больше теми способностями, которые в ней вдруг открылись. Он быстро обнаружил, что ему нравится обсуждать с ней планы на будущее, причем нравится по той простой причине, что она обращается с ним, как со своим наиболее ценным клиентом, и делает все для того, чтобы доставить ему удовольствие. На отца произвели благоприятное впечатление серьезность дочери и ее знания, но он был потрясен тем, насколько не разбиралась она в бухгалтерских делах.
— Не понимаю, зачем тебе понадобилось торчать лишние полгода в Швейцарии якобы для изучения бизнеса, — заявил он. — Неудивительно, что ты так и не сдала экзамены! Пустая трата денег! Так вот, на протяжении первого года ты мне будешь звонить ежедневно в десять утра и докладывать о самом важном в твоих делах, что у тебя произошло накануне. Только о чем-то одном, но самом важном. Не больше, чем об одном, но и не меньше. Это тебя приучит верно определять приоритеты. А каждую субботу, утром, показывай мне свои бухгалтерские расчеты.
Однако, к удивлению отца, у Максины обнаружились хорошие наклонности к бизнесу. В первый же месяц она сумела взять в аренду сроком на семь лет небольшое помещение по улице Жакоб. Найти помещение на этой улице, где выстроились целые ряды грязных антикварных лавок, которые посещали пока только посредники, а не туристы, — найти здесь помещение было не так уж сложно. Магазинчик был узким и темным, но достаточно большим, а, кроме того, на втором этаже над ним находилась квартира, которая тоже входила в стоимость аренды. На первое время Максина пересдала ее старому поляку — преподавателю латыни. Она назвала свое заведение «Парадиз» и немедленно наняла помощника: в противном случае она не могла бы никуда отойти, не закрыв магазин. Потом она нашла студентку художественного училища, которая, работая неполный день, выполняла в ее ателье те же функции, которыми занималась сама Максина в мастерской Джеймса Партриджа в Лондоне. Отец подобрал Максине бухгалтершу, ширококостную и довольно некрасивую женщину по имени Кристина, с длинным лошадиным лицом и коровьими карими глазами. Обе они приходили в мастерскую к половине восьмого утра. В небольшой кухоньке при мастерской Максина держала кресло-шезлонг: если предстояло работать допоздна, то сама она или Кристина могли усесться в это кресло, вытянуть ноги и полчасика передохнуть.
