политической полицией. В АВХ имелось около одного миллиона дел или досье на граждан, т. е. более, чем на 10 % населения страны, включая детей и стариков.
Массовый террор преследовал две основные цели: истребление классовых врагов в войне, которая должна была принимать все более ожесточенные формы, и очищение рядов самой партии от примазавшихся к ней элементов. Причем последнюю цель пытались достигать не только с помощью террора, но и массовыми кампаниями проверки политической благонадежности, т. е. чистками, как было, например, после слияния двух рабочих партий. Коммунистический ритуал публичного покаяния, добровольной самокритики перед собранием товарищей по партийной организации в тот период уменьшил численность объединенной партии на 350 тыс. членов. Причем из партии изгонялись преимущественно бывшие социал-демократы, которых по-прежнему презирали за соглашение, заключенное ими в 1921 г. с режимом Хорти, а также «мелкобуржуазные элементы». После того, как в процессе по «делу Райка» было покончено с «националистическим /536/ уклоном» или же с «наймитами Тито», жертвами следующей волны террора в 1950 г. стали социал-демократы (в том числе их руководство, например, Сакашич и Марошан), фигурируя во многих показательных судебных процессах. Вслед за ними меч террора в течение 1951–52 гг. обрушился на головы «доморощенных коммунистов» типа Яноша Кадара. Против большинства выдвигались стандартные и совершенно голословные обвинения в тайном сотрудничестве с полицией Хорти в межвоенные годы, в последующей шпионской деятельности в пользу Великобритании и США. К 1953 г. волна подобралась даже к таким специалистам, которые сами обслуживали машину террора, когда был арестован Габор Петер – первый шеф политической полиции. За это время было казнено, замучено до смерти, а также покончили жизнь самоубийством вследствие преследований около 80 руководящих деятелей коммунистической партии. Общее количество ревностных коммунистов, оказавшихся за тюремной решеткой, исчислялось тысячами.
Однако дело не ограничивалось тем, что революция по своему обыкновению пожирала собственных детей. Из одного миллиона граждан, состоявших на учете в органах, около 650 тыс. подверглись преследованиям и примерно 400 тыс. получили различные сроки тюремного заключения или же лагерей, отрабатывая их в основном в шахтах, в карьерах и каменоломнях. Таких шахт и разрезов было около сотни, на них работали более 40 тыс. зэков и на этих участках никогда не было недостатка в рабсиле. Кроме того, без всяких судебных процедур 13 тыс. «классовых врагов» (аристократов, бывших офицеров и чиновников, фабрикантов и т. д.) из Будапешта и еще 3 тыс. из провинциальных городов были выселены из собственных домов с минимальным количеством вещей и переселены в сельскую местность, где их заставили заниматься сельхозработами под строгим присмотром. Официальным оправданием, разумеется, стала их политическая ненадежность в период «подстрекательских происков империалистов» и «обострения классовой борьбы во всемирном масштабе». На деле, новому бюрократическому классу нравилось и вполне подходило освобожденное таким образом жилье.
Эти шокирующие цифры демонстрируют не только крайнюю бесчеловечность режима, но и его изнанку, его дегуманизирующее влияние, которое ломало судьбы и уничтожало человеческие отношения, заставляло людей переступать через себя и отрекаться от совести, разрушало гражданское общество и подлинные гражданские чувства. В атмосфере, создававшейся столь массовыми преследованиями, лег- /537/ ко представить себе, как люди переставали доверять друг другу. И даже если они не испытывали страха в кругу семьи или среди близких друзей, то с коллегами по работе, с соседями, с одноклубниками или же с теми, с кем пели в одном хоре, да и практически с любым человеком, с кем им приходилось заговаривать или сталкиваться, они должны были проявлять крайнюю осторожность. Внезапные исчезновения знакомых порождали сомнения и вызывали страх по отношению к режиму. В результате многие начинали испытывать к нему едва скрываемую ненависть, тогда как страх заставлял их проявлять внешние признаки согласия и даже солидарности с ним. Из-за этого многие люди испытывали кризис личности и самоуважения, что лишь опустошало их и усиливало чувство горечи. Тот факт, что народная демократия, действуя якобы в интересах народа, совершала самые ужасные преступления против этого самого народа, и при этом никто не осмеливался задавать какие-либо вопросы, лишь усугублял те ощущения потерянности и боли, которые столь разительно противоречили официально распространявшемуся образу нового порядка как воплощения всего самого благородного в истории человечества. И, наконец, пропасть между официально провозглашаемой высшей формой демократии и реальной беспомощностью людей, не имевших возможности хоть как-то противостоять явным нарушениям ее элементарных основ, привила аполитизм всему народу в это в высшей степени политизированное время, отвратив людей от общественной деятельности в атмосфере напыщенного вранья о приоритетности коллективных, общественных ценностей.
Полная перековка человека как гражданина также была основной задачей образовательной и культурной политики государства. Самые важные шаги по обретению монополии в сфере идеологии были предприняты коммунистами в процессе национализации церковных школ и отмены обязательных уроков богословия. Тем не менее, коммунисты нуждались и в последующих шагах, чтобы сократить влияние церкви, которое, по их верным оценкам, было еще очень велико, и установить контроль над священнослужителями. Во-первых, от духовенства потребовали присяги на верность новой конституции. Когда же высшие чины католического духовенства отказались от подобной процедуры, началось новое наступление «на пятую колонну империализма» (очередное клише, означающее то же, что и «церковная реакция»). Благодаря вмешательству покорных режиму священников, которые высказались против «политики холодной войны», проводившейся папской курией, и которые поэтому приобрели известность /538/ как «мирные попы», Йожеф Грёс, архиепископ Калочи, по рангу уступавший только Миндсенти, согласился подписать в августе 1950 г. договор, признающий политическую систему Венгерской Народной Республики и гарантирующий, что религиозные чувства людей не будут использоваться духовенством в целях ослабления этого режима. Монашеские ордены были распущены, за исключением одного женского и трех мужских монастырей, монахи которых преподавали в нескольких школах начального и среднего образования, не подпавших под национализацию. Поскольку большинство епископов все равно не спешили присягать на верность режиму, Грёс и еще несколько человек были посажены в тюрьму после очередного показательного процесса в июне 1951 г. Был также создан специальный Комитет по делам религии, наделенный полномочиями назначать на должность и снимать всех церковных иерархов, а также осуществлять общий контроль над деятельностью духовенства с помощью министерских комиссий. После этих мероприятий церковь утратила всякую самостоятельность, осталось только глухое сопротивление со стороны отдельных священников всевластию «мирных попов».
Но еще до уничтожения автономии церквей была разрушена другая ключевая для интеллектуальной жизни организация – Венгерская академия наук. Октябрьский переворот 1949 г. смогли пережить очень немногие из ее членов, перенесших даже начальный период, когда власти пытались чинить им препятствия и всячески нарушали их права. В октябре штат сотрудников академии был сокращен вдвое. Поменялся состав и сократилось число отделений. Цель была ясна: создать карманную научную организацию, очищенную от политически проблемных и незрелых элементов. Три четверти из сокращенных сотрудников были членами академии, принятыми еще до 1945 г. Особенно пострадали отделения общественных и социальных наук, считавшиеся наиболее трудно воспитуемыми. Их сократили на две трети как по количеству сотрудников, так и по числу институтов. Верность учению марксизма-ленинизма стала главным критерием, на основании которого старым академикам дозволялось сохранять свои звания и должности, а новым – их приобретать, продвигаясь вверх по только что внедренной иерархической научной лестнице советского образца.
Основной задачей всей культурной политики нового режима, особенно его системы образования, являлось обеспечение учению марксизма-ленинизма господствующего положения в общественном сознании. На это уходили значительные финансовые средства, уступав- /539/ шие разве что расходам на оборону. Количественные преобразования в этой сфере были налицо и они были существенными. В 1954 г. без учета тех, кто обучался в вечерних школах, число учащихся в Венгрии (130 тыс.) почти в два раза превысило максимальные довоенные показатели. А студентов вузов, в том числе и совершенно новых, стало в три раза больше (33 тыс.). Официально пропагандировавшаяся активная жизненная позиция порождала новые стимулы социального поведения в еще не сложившемся обществе. Молодые люди крестьянского или же пролетарского происхождения, перед которыми прежде были закрыты двери университетов, теперь составили более половины венгерских студентов. Рост студенчества не
