мы его несколько раз навещали. Потом он куда-то пропал, по слухам, опять женился, переехал в другой город и вроде как работу сменил – организовал какой-то бизнес. Вдруг нежданно-негаданно пришло от него персонально мне не просто письмо, а целый настоящий рассказ про меня же. Не описать, до чего я обрадовалась, сама удивилась: и в животе и по ногам плавно разлилось приятное, светлое, баюкающее тепло. Про меня никто никогда не писал историй, и вот надо же… Друг вернулся. Недаром снился всю предыдущую ночь. К первой странице была прилеплена желтенькая самоклеющаяся записка: «Привет, дорогая Вероника. Знаю, знаю, ты сейчас думаешь: «Здрасте пожалуйста, сколько лет, сколько зим… Решил на досуге заделаться писателем и свое самое первое произведение написал про тебя. Если не понравится, то заранее извини. Просто разорви и развей по ветру. Надеюсь совсем вскоре с тобой увидеться. Вечно тебе преданный друг, Марат Ковалевский».
Больше никакой информации о себе Марат не предоставил. В Москве ли он сейчас или где? Собирается в Норвегию в отпуск? Знает ли он, что со мной случилось и что с Вадимом я больше не живу? Где он собирается со мной увидеться и как скоро? Одни загадки! С этими мыслями я вздохнула полно и глубоко и принялась читать про себя любимую. Рассказ назывался романтично «Короткая повесть о несостоявшейся любви», и весь он был написан от руки почти женственно ясным, понятным и красивым почерком Марата. Надо же, и не лень было человеку.
«Мы все тогда были молодо неопытны, резки в суждениях и чрезвычайно влюбчивы. Достаточно было лишь одного неосторожного взгляда симпатичной студентки (студента), как чувство моментально вспыхивало. Через пару дней из искры возгоралось пламя, быстро разраставшееся в пожар. Увлеченный студент незаметно для себя мог прогулять даже семинар по научному коммунизму, что вело к потере стипендии. Все ожидали прихода «настоящей любви» и сознательно и подсознательно искали своего принца (принцессу).
Жизнь нашего института напоминала затянувшийся спектакль, где молодые неопытные актеры неумело разыгрывают спектакли в декорациях огромного зала ожидания. Иногда кому-то просто ждать становилось невмоготу, и возникало желание сменить персонажи и декорации. Некоторые горячие головы выходили из душного от надежд Зала сначала в фойе на «перекур», а затем и совсем на улицу, на свежий воздух, где было можно от всего «оторваться» и вздохнуть полной грудью.
Особо одаренные любительницы разнообразия к третьему курсу уже настолько хорошо овладевали навыками смены персонажей в своих комедиях, что вполне профессионально могли работать в фойе гостиниц. А самые отчаянные из студентов не успевали вовремя сдать сессию и вылетали из института буквально на асфальт… Мы же, среднестатистическое московское студенчество, просто учились, просто гуляли и просто ждали наступления на 130 % обещанного нам всем светлого будущего.
…Мне вспоминается полупустой трамвай с сияющими на солнце желтыми бортами, плывущий по ручьям весны конца восьмидесятых. Лишь мы с Вероникой вдвоем едем в бассейн на урок физкультуры. Физкультура была обязательным предметом, нас прямо-таки насильно заставляли посещать занятия. Подумать только, в бесплатно предоставляемом студентам бассейне дорожки часто были почти пусты, мы беспечно прогуливали. А зачем заботиться о здоровье, когда его и так девать некуда, казалось нам тогда.
В предвкушении прохлады бассейна, свободных движений плывущего тела, снятия усталости от занудных лекций мы с Вероникой ведем непринужденную беседу о том о сем. Я давно присматривался к Нике. Ее суперстройная спортивная фигура, ярко-синие озорные глаза с проказливыми чертиками в них и всегда живая, бойкая речь очень привлекали. Вместе с тем подчеркнутая самостоятельность суждений, некоторая вспыльчивость и излишняя самоуверенность настораживали. В ней слишком ярко проявлялась некая странная беспощадность, редко свойственная таким хорошеньким девушкам. Ника никогда никому не прощала не только низостей и пошлостей, но и разболтанности, недалекости и недостатка ума. Одним только словом, даже одним-единственным взглядом, совсем как мифическое существо Василиск, она умела легко «размазать по стенке» любого собеседника. С такими, как она, лично мне было и страшновато, словно на краю пропасти, когда опасаешься ненароком оступиться и камнем загреметь вниз, но в то же время до эйфории весело, как простому русскому казаку перед рубкой с каким-нибудь турком или татарином.
Мне припоминаются слова, сказанные одной из ее подруг-сокурсниц во время одной студенческой вечеринки: «Заметь, Маратик, парни, способные вскружить голову и взбудоражить воображение таких девушек, как наша Вероника, отчего-то всегда здорово смахивают на героев древнегреческих трагедий или суровых скандинавских саг про мстительных викингов. Все такие герои обязательно имеют какую-нибудь роковую черту, какой-нибудь загадочный изъян характера, что, впрочем, ничуть не мешает девчонкам ее склада стремиться к ним, словно бабочки к огню. А теперь попробуй оценить свои шансы на трезвую голову!»
Наш трамвай весело катился, позвякивая на поворотах и вторя нежному мелодичному голосу Ники, которая, будучи комсоргом нашего факультета, с энтузиазмом рассказывала что-то, как ей казалось, очень важное о жизни нашего института. Я был вынужден глубокомысленно отвечать и поддакивать, безуспешно пытаясь перевести беседу в более теплые тона, соответствующие расплескавшейся вокруг весне.
В раскрытые в первый раз после зимы окна трамвая врывались бесчисленные потоки мартовского воздуха, насыщенного парами тающего снега и едва уловимыми струями тепла от нагревающейся, оживающей земли.
Собственно, говорила в основном она. Увлеченная оказываемым ей вниманием, она прямо-таки захлебывалась рассказом. Фразы следовали одна за другой в безудержном галопе.
Утверждения моментально сменялись вопросами, на которые тут же выдавались ответы. Тезисы мгновенно превращались в антитезисы, а затем безостановочно в выводы. Следовали всесторонние разъяснения именно такой, единственно правильной постановки вопроса и единственно верного хода рассуждений. Я, уже несколько ошалелый, облегченно вздохнул, когда трамвай подкатил к стадиону «Октябрь», где проходили наши занятия.
Бултыхнувшись в воду, я мгновенно позабыл все заботы и переживания дня и полностью отдался голубовато-зеленой свежести бассейна. Сорок минут пролетели незаметно, появилась усталость, но вылезать еще не хотелось. Снизив темп, я расслабленно загребал руками, едва отталкиваясь от ставшей вдруг неподатливо тяжелой массы воды.
По соседней дорожке проплывала Вероника. Случайно я коснулся ее бархатистой, всегда слегка загорелой кожи… и мысли мои устремились по другому руслу. Она плавает как королева, думал я, как уверенно-неторопливо она выбрасывает вперед точеные руки, гордо неся голову над водой. Да и сама сложена недурно, линия бедра – как у русалки. Надо бы пригласить куда-нибудь такую девушку, например, в театр, что ли, мелькнула шаловливая мысль. Да прямо сегодня после бассейна, чего тянуть. Для начала лучше сходить в «Иллюзион» на хороший фильм, а уже затем в театр, например в «Ленком». В комитете комсомола у меня был приятель, и мне иногда оттуда перепадали билеты с «барского стола» на интересные постановки.
Тут прозвенел звонок, и тренер замахал руками «на выход». Я успел перехватить будто бы чего-то ожидающий прозрачно-русалочий взгляд и, уже подплывая к перилам, как бы нечаянно проговорился Веронике, что после бассейна собираюсь в «Иллюзион» на Милоша Формана, и пригласил ее составить мне компанию. Вроде бы она обрадовалась, и мы договорились встретиться в вестибюле.
Кто занимается плаванием, тот знает то волшебное состояние полузабытья и отрешенности, которое возникает под горячим душем после хорошей тренировки. Налитые свинцовой тяжестью мышцы сбрасывают напряжение, в голове ничем не заполненный вакуум готовится к приему новой информации. В блаженном состоянии как бы невесомости я вышел в вестибюль. «Что это ты так долго? Мы же уже опаздываем», – окликнула меня Ника. Только сейчас я вспомнил о своем приглашении. Даже совсем без косметики она была чудо как хороша!
Я жил недалеко от стадиона, и дорога домой после плавания обычно проходила у меня в спокойном созерцании окружающего, приведении в порядок планов на будущее и околофилософских размышлениях «о пройденном». Вероника, наоборот, как бы утроила свою энергию. Теперь она рассуждала о кино, театре и об искусстве вообще. Мне было сообщено, какие фильмы и спектакли она видела, на каких художественных выставках и вернисажах побывала, что ей там понравилось, а что нет. Мой вакуум в голове заполнился моментально. Я стал мучительно вспоминать фамилии режиссеров и художников, но только я успевал
