вспомнить название какого-нибудь спектакля или имя автора, как разговор, точнее монолог, шел совершенно о другом.
Окончательно выбитого из колеи, меня поджидала еще одна неожиданность. Около «Иллюзиона» стеной стояла разгоряченная толпа, в которой люди непрерывно переходили с места на место и спрашивали друг у друга лишний билетик. У нас тоже спросили, но билетов, естественно, мы не имели, а лишних – тем более. Сегодня давали фильм «Вальмон» о любовных утехах французской аристократии. Публика, в основном молодежь и подростки, съехалась со всей Москвы.
Вероника сразу же взяла инициативу в свои руки. «Ты иди к автобусной остановке, а я встану у перехода. Опрашивать всех!» – по-офицерски распорядилась она. Минут двадцать я болтался по остановке и спрашивал у ничего не понимающих, ехавших с работы пассажиров о лишних билетиках. Наконец, когда кто-то из них предложил мне свой проездной, я принял решение отправиться на поиски Саши.
Саша в те времена был известной «околоиллюзионной» личностью. Во-первых, он всегда имел любые дефицитные билеты, во-вторых, всегда находился слегка во хмелю, но никогда сильно, а в-третьих, знал наизусть не только имена и биографии всех выдающихся режиссеров и актеров мирового кинематографа любых лет, но и названия, годы выпуска на экраны и сюжеты всех мало-мальски стоящих фильмов, так что мог бы поспорить даже с самой Вероникой. Само собой, что при таких талантах Саша всегда оказывался в центре внимания. У него покупали билеты, с ним советовались, на что лучше сходить, вели интеллектуально-задушевные беседы о нашумевших фильмах и знаменитых режиссерах, приобщались к высотам мировой кинодраматургии. Словом, Саша вовсе не был банальным примелькавшимся спекулянтом при каком-нибудь дефиците.
Но сегодня, как назло, Саша был не в настроении: солидная публика, видимо, приобрела билеты заранее, а у студентов и школьников не было особых денег. Я неуверенно спросил его о билетах на «Вальмон». «Обижаешь», – буркнул он. «Дай-ка мне парочку», – сказал я по-деловому. «Сорок рублей», – отворачиваясь, Саша изрыгнул перегар и вытащил из-за пазухи целую полосу билетов. «Эх, накрылась стипендия», – горько-весело подумал я и протянул ему все свои деньги.
Нику я застал отчаянно спорящей с каким-то высоким сутуловатым очкариком. Выяснилось, что один билет она сумела купить, а вот второй перехватил он. До начала сеанса оставалась одна минута, и Вероника доказывала очкарику, что ему лучше отдать билет нам. «Вы же не бросите свою девушку одну! Дайте хоть нам вдвоем посмотреть», – пугала она. Девушка очкарика уже продрогла на ветру и жалобно хлопала потекшими ресницами. Очкарик горбился, но не сдавался, подобно Брестской крепости во время массированного удара армады вермахта.
«Отдай ему билет, и пойдем», – я уверенно вмешался в их спор и потянул ее за руку. Тут Вероника резко повернулась ко мне: «Ну уж нет! Я тут вся до костей замерзла в поисках и уступать не собираюсь. Я пойду на фильм, а ты можешь делать, что хочешь». Я объяснил, что билеты у меня есть. Вероника обругала меня идиотом, отдала свой билет очкарику, взяла с него рубль пятьдесят и со словами: «Только ради вашей подруги!» направилась ко входу. У входа еще более хмурый Саша усиленно распродавал кипу билетов по пятерке за штуку.
В теплом фойе Ника, улыбаясь ласково и лучезарно, извинилась за «идиота». Я промолчал, хотя и переживал свое унижение. Форман талантливо показал нам коварство «свободной» любви, тщетные потуги эротоманов и распущенность французских нравов. После фильма мы увидели толпу, рвущуюся на следующий сеанс, и опять чем-то недовольного Сашу.
Нас обогнали счастливо улыбающиеся очкарик и его девушка. Они держались за руки. Мы же с Вероникой шли к метро молча, каждый думал о своем… А назавтра нас опять принял родной вуз – огромный зал ожидания судьбы.
Вскоре после той ночи мы поженились. Ника вышла замуж за моего сокурсника. Я осчастливил собою лучшую Никину подругу. Но это уже совершенно другие истории…
Искренне ваш, Марат Ковалевский».
Тот злополучный поход в кино припомнился мне смутно, будто бы нечто из области почти забытых давних снов, и потому я удивилась, дочитав историю до конца. Главным же образом удивилась я тому факту, что сама себя воспринимала совершенно по-иному и самое себя считала намного умнее и лучше, чем в Маратовом описании. Эта Ника в рассказе – это же просто-напросто супер-самоуверенная, да и грубоватая к тому же, амазонка с недостатками воспитания и тактичности, у которой ее собственное Я всегда на первом почетном месте. Ведь она, то есть я, совершенно не способна не то что чувствовать, а даже и замечать чувства окружающих?!
Ну ясно… ну не светит мне когда-нибудь стать настоящей женщиной в моем собственном понимании. Это значит такой, у которой возможна хорошая, добрая, гармоничная семья. Ведь, что ни говори, а семья всегда на женщине держится, на ее внутренней силе, спокойствии, выдержке, а, самое главное, ее мягкости и понимании. А что такое я? Как высказывалась героиня любимого мною в детстве приключенческого романа, кажется, Джека Лондона «Дочь снегов»: «Я совершенно не способна выносить такого мужа, который позволял бы мне управлять им, но и сама не смогу долго выдержать мужчину, который попытается руководить мной. Первого я буду презирать, второго – ненавидеть». До сих пор я помню эту декларацию слово в слово. Хотя, если подумать, почему обязательно надо кем-то управлять и что-то насильственно насаждать? Почему же нельзя принять человека, меня, например, такой, какова есть и договориться по- доброму? Откуда мы берем эту идею, что можем и знаем, в какую сторону рулить других? Это мы-то знаем, это с нашим-то плоским разумом, близорукостью оценок, чисто чувственным апломбом и при всем при этом – до смешного непомерными амбициями. Господь Бог должен умирать от смеха каждый Божий день, сравнивая нас всамделишных и настоящих с нашим уверенным мнением о себе самих. Может быть, вот поэтому-то люди до сих пор так несовершенны, что это выглядит ужасно весело в чьих-то высших глазах. Скромнее надо становиться нам всем вместе!
Глава 49
Совсем вскоре случилась еще одна неожиданная встреча, хотя она никакого отношения не имела к моим колдовским вещим снам.
На первой же переменке между лекциями утром в понедельник я набрала телефонный номер в свою адвокатскую контору. Вначале я планировала попросить секретаря курсов разрешить мне воспользоваться их служебным телефоном, чтобы не тратить свои последние гроши на звонки с мобильника, но сегодня как назло она сидела с таким неприступным, всем и вся недовольным видом, что я так и не решилась обратиться к ней с просьбой. Так и пришлось звонить со своего номера и за свой собственный счет.
– Морген (доброе утро), я бы хотела поговорит с Туве Торесбю.
– А ее сейчас нет.
Уже в который раз за последние два месяца мне ответил щебечущий голосок веселой девушки- секретаря.
– А когда же она все-таки будет на месте? – На этот раз я решила настаивать до конца: – Это Вероника Малышева беспокоит по важному и срочному делу.
– А у Туве пермишион по причине слабости, головокружений и обмороков. Мы и сами не знаем, когда она сможет снова приступить к работе. Попробуйте позвонить недели через три или через месяц, – доверительно пропела в трубку, видно, всегда беззаботная, как пташка божья, юная секретарша- прелестница. А может быть, именно долговременное отсутствие босса ее так безмерно радовало.
«Надо же, уже столько времени бюллетенит адвокатша ввиду обмороков, прямо совсем как какая- нибудь тургеневская барышня. А ведь на вид была амбал амбалом, до предела казалась здоровущей и непробиваемой, как танк. Как бывает, однако, неожиданно обманчив внешний вид! Хорошо, ну а мне-то что следует делать при нынешнем раскладе дел? Ждать, когда она достаточно очнется от очередного обморока? Вот вышла загвоздка!»
Расстроенная, с неспокойной душой и мрачным сердцем провела я остаток учебных часов, которые в тот солнечный апрельский день тянулись, казалось мне, дольше чем сама бесконечность и были на редкость нудными.
Однако на улице невозможно было не возрадоваться жизни: до того почти по-летнему хорошо разливалась теплом и светом погодка. Когда я на автобусе добралась до своего Аскера и, как обычно, вышла на остановке вблизи церкви, то невольно почувствовала почти физически внутренние приливы душевного света и теплоты – до того красиво зацвели кусты сирени и черемухи необычайно ранней и жаркой
