И чуть ниже:
На отдельном листке крупными печатными буквами было трижды написано одно и то же:
Под этим словами был изображен сосуд, похожий на древнегреческую амфору. Сбоку, наискосок, размещалось несколько фраз:
В нижней части листка вновь было написано:
— и нарисована карандашом обыкновенная чайная чашка.
Человек опять оглянулся на диван. Там, на полу, возле диванной ножки, стояла чайная чашка без ручки с остатками какой-то жидкости на дне.
Губы лежащего на простыне мужчины шевельнулись, и фигуры в белых халатах замерли, прекратили свои манипуляции.
— Завтра… будем… в Искалоре, Рения… — прошептал он. — Отец… обрадуется…
Шепот стих. Глаза лежащего так и не открылись.
— Ну что, есть надежда?
Человек, который ожидал в коридоре, шагнул навстречу врачу, вышедшему из стеклянных дверей, до самого верха закрашенных белой краской.
Врач, не отвечая, достал сигарету, закурил и бросил спичку в угол.
— Что с ним? Он… будет жить?
Врач молча курил.
День был теплым и безветренным, и дремали, распростершись под солнцем, луга с высокой зеленой травой. Кони вынесли седоков на плоскую вершину холма, у подножия которого блестела нитка ручья. Грон приставил ладонь ко лбу, рассматривая возникшую вдали светлую стену, плавающую в легкой дымке. Стена окаймляла горизонт, нависая над далекими лесами.
— Снежные Горы, — сказал вольный боец и повернулся к девушке. Видишь, Снежные Горы. Осталось совсем немного.
Они, пришпорив коней, помчались вниз по склону, по единственной дороге, ведущей из этих пространств к пещере, тоннелем пронизывающей толщу гор. Мир был переполнен солнцем, мир дышал им в лица теплым ветром скачки, мир расстилался лугами и вздымался горами, мир жил, пульсировал яркими красками дней и темными красками ночей, его освещали солнце и звезды, и бродили в вышине облака, и проливались дожди… Небо накрывало его синей чашей, но было не властно над ним. Мир жил…
Кони несли Грона и Рению навстречу новым событиям, и все ближе был Искалор.
НАЙТИ ЭДЕМ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. К ЗАКОЛДОВАННЫМ ДЕРЕВЬЯМ
Слабый шум возник в ночи — это ветер шел с Иордана, заставляя шелестеть Умирающий Лес — и гнилью понесло с болота. Павел поморщился. С самого детства, после случая с медведем, болотный запах вызывал у него отвращение, и он просто заставлял себя лезть в болота, но так и не мог к нему привыкнуть. Да, и днем тут не пахло цветами, а уж ночью… Правда, ночью он был в этих местах только раз, года четыре назад, возвращаясь из Броселиандского леса. Тогда он чуть не сбился с пути — небо было беззвездным накануне сезона дождей, — но все-таки выбрался к могиле Безумной Ларисы, прошел вдоль болота к дому Хромого Яноша, да там и заночевал, хоть до города было всего ничего — устал, набродившись по чащобе. И вот опять пришлось…
Он потуже стянул пояс крутки, перекатился со спины на живот, скрипнул зубами от злости. Злость и не думала уходить, злость переполняла его темной холодной водой. «Куклы безмозглые, — подумал он, выдирая пальцами из земли неподатливую шершавую траву, — всех бы вас в это болото! Нашли дьявола…»
Что делать дальше, он не знал. Не оставаться же до конца дней своих в лесу и жить отшельником, как тот же Хромой Янош или Иону из-за Байкала… А Петр с ручья Медведя-Убийцы? Изгнали из Вифлеема за нежелание работать так что, хорошо ему теперь живется? Опух от своего горького пойла. И как оставить родителей? Ладно, пусть отец если не на работе, то в питейке, но мама… И почему это он должен уходить из города и скрываться? Из-за кучки этих подвыпивших завсегдатаев питейки, напуганных и направленных, без сомнения, Черным Стражем?.. Предупреждал ведь Черный Страж!
Павел вжался лицом в кулаки и заскреб ботинками по жесткой траве. «Не та-кой, не та-кой… — билось в висках. — Да, не такой! А вы почему такие, вы, дорогие жители Города У Лесного Ручья, и вы, Плясуны, и вы, Могучие Быки, и вы, иерусалимцы? Кто виноват, что я не такой, как вы?..»
Он лежал в низком кустарнике возле Болота Пяти Пропавших, деревья шелестели все тише, потому что сгущалась ночь, усыпляя ветер, и только звезды спокойно горели во славу Создателя Мира.
Как все-таки легко можно запугать кого угодно! Несколько слов — и все поверили, что он, Павел, — враг. И кто поверил? Те самые парни, с которыми он не раз сидел в питейке, и бок о бок махал кайлом в шахте, и валил лес, и укладывал шпалы, и ворочал глыбы в каменоломне, и восстанавливал мост, снесенный в сезон дождей взбесившимся Иорданом. Считал приятелями… А когда зазвенели стекла в окнах его дома и покатились по полу камни, и вздрогнул огонь свечей, когда с грохотом рухнула выбитая дверь — кого он увидел за окнами и в дверном проеме? Не Авдия ли, не Богдана, не Давида, не Вацлава, не Иоанна?..
Он успел только вскочить из-за стола, а они лезли, лезли, размахивали палками и автоматами, кричали: «Враг Создателя!» — и крепким синим пивом разило от них, и тени их, кривляясь, прыгали по стенам, выталкивая из комнаты дрожащий свет свечей, и встревоженно шуршали страницы лежащей на столе книги.
Их враждебность отозвалась в висках острой болью, и он понял, что сейчас ему придется туго, и не потому, что он так уж ненавистен им ничего плохого он никому не сделал, даже наоборот, вспомнить хотя бы Йожефа Игрока, — а потому только, что так приказал Черный Страж. И вот тогда от испуга он разозлился. Да, он сначала испугался от неожиданности а кто не испугается? — но злость мгновенно
