Найти Эдем (Сборник)

выходил. Я, правда, с утра на рынок, а потом по магазинам. Да вы зайдите, позвоните, звонок-то у него работает вроде. В вообще затворником человек живет — сам никуда, и к нему никто. Спросишь: чем живешь? — улыбается. Не надо, говорит, Любовь Егоровна, для души заботиться, что есть и пить; лучше, говорит, посмотрите на птиц небесных. Не сеют, мол, не жнут, а Бог их все одно кормит. Только уж больно задумчивый приятель ваш, больно неразговорчивый. Жениться бы ему надо, я давно ему советую, так он только рукой машет…

— Хорошо, тетя Люба. Пойдем мы, посмотрим на эту лилию полевую.

В узком коридоре застоялся полумрак, слегка пахло чем-то горелым. Под лестницей у стены громоздились картонные ящики с каким-то хламом, поблескивал спицами велосипед без заднего колеса. Дверь наискосок от лестницы была обита черным изодранным дерматином, из-под которого торчали свалявшиеся клочья серой ваты.

— Дверь — зеркало души, — с усмешкой заметил один из них и нажал на кнопку звонка.

— Плевать он хотел на дверь, — отозвался другой. — Он же внутри себя живет.

Сквозь дверь слышно было прерывистое глухое жужжание звонка.

— Спит, что ли? — с сомнением сказал звонивший и потянул на себя дверную ручку.

Дверь неожиданно легко и беззвучно отворилась, и запах горелого стал сильней. Двое вошли в полутемную тесную прихожую. Всю стену напротив вешалки занимали деревянные полки. Они поднимались от пола почти до самого потолка и были тесно заставлены книгами вперемежку с пухлыми картонными папками, из которых высовывались загнутые края исписанных мелким почерком листов и помятые ученические тетради.

Распахнутая дверь справа вела на кухню. На газовой плите одна в другой стояло несколько кастрюль, небольшой тазик и еще какая-то утварь, просторный стол у окна тоже был завален множеством предметов. Создавалось впечатление, что все эти чашки, ступки, флаконы, термосы, мензурки, банки, металлические реторты, разнообразные пакеты и газетные свертки кто-то грудой вывалил из необъятного мешка и так и оставил, даже не пытаясь навести хоть какое-то подобие порядка. Здесь тоже было много книг и тетрадей, стопками сложенных на двух перекошенных табуретках возле раковины.

— Последний день Помпеи, — пробормотал один из гостей и, пройдя вдоль книжных полок, открыл дверь в комнату.

И застыл на пороге. Второй заглянул через его плечо.

В комнате теснились старомодный круглый стол, покрытый свисающей до пола скатертью, и такой же допотопный диван, неуклюжий исцарапанный шифоньер с мутным расколотым зеркалом, этажерка с книгами и несколько венских стульев с закругленными темно-коричневыми спинками. Торшер с тумбочкой стоял впритык к еще одному столу — полированному, с красной настольной лампой, усеянному книгами, журналами и исписанными мелким почерком обрывками бумаг. Окно, выходящее в палисадник, было закрыто и воздух в комнате был спертым и каким-то горьковатым.

— Господи, что с ним? — встревоженно сказал гость, вошедший первым, и начал пробираться к дивану, разгребая стулья.

На диване лежал на спине человек средних лет в сером свитере и помятых брюках. Глаза его были закрыты, сухие губы плотно сжаты, запавшие щеки покрывала черная щетина. Руки, обращенные ладонями вверх, безвольно лежали вдоль тела. В позе человека было что-то безнадежное…

— Беги, вызывай скорую!

Один из гостей выскочил из квартиры, толчком распахнул дверь на крыльцо, возле которого продолжала сидеть женщина с вязанием.

— Тетя Люба, откуда здесь можно позвонить?..

2

Белый «рафик» с красной полосой выехал со двора, увозя в больницу хозяина захламленной квартиры; вместе с больным или пострадавшим уехал и один из гостей. Тетя Люба, забыв про вязание, охала на скамейке, а второй гость остался в комнате, ожидая приезда милиции. Открыл форточку, бесцельно подошел к полированному столу с раскрытыми книгами, журналами и грудой бумаг. Придвинул стул, сел, скользнул взглядом по строчкам, подчеркнутым красным карандашом.

«Сгущались сумерки. Прекрасная Дева в небесно-голубом одеянии и с чудесным факелом в руке начала зажигать фонари вдоль дороги к внутренним Вратам. Я поспешил дальше, но был напуган ужасным львом, сидевшим на цепи и загородившим мне дорогу. Как только он увидел меня, тут же поднялся и двинулся ко мне со страшным рыком…»

Человек почему-то оглянулся на диван, перевернул несколько страниц и вновь обнаружил следы красного карандаша.

«В нагретой ванне у Птицы вылезли все перья и жидкость растворила их, став от этого голубой, а Птица вышла голой, как новорожденный младенец. Затем мы продолжали нагревать ванну, пока вся жидкость из нее не испарилась, а на дне не остался голубой камень…»

Человек отложил книгу, посмотрел на название.

«Химическая свадьба Христиана Розенкрейца в году 1459».

Придвинул другую, тоже раскрытую, с полями, испещренными непонятными карандашными пометками.

«Дракон и тигр — это свинец и ртуть, свинец и ртуть — это вода и огонь, вода и огонь — это девица и отрок…»

«Если в промежутке имею пятно мелькнувшего света, ощущаемого в поле киновари — это на дне воды сокровенная жемчужина, внутри земли желтый росток, в это время один ян приходит снова, как будто красное солнце начинает подниматься, освещает бирюзовое море, как туман и как дым, как скрытое и как явное — тогда свинец-огонь рождается!»

Человек, нахмурившись, перебрал стопку журналов — между ними лежали отдельные вырезки, потертые на сгибах.

«Простой здравый смысл принуждает нас взять для изготовления нашего философского камня ртуть и серу…»

«Солнце, луна, агат суть камни. Но наши камни мертвы под землей. Сами по себе они не действуют…»

Он попытался разобрать мелкий почерк на бумажных обрывках.

«Сны, приходящие к нам воротами из кости слоновой,

Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен».

Внизу было написано:

«Гом. Одиссея».

А рядом, в столбик, шла еще одна цитата:

«Белые створы других изукрашены костью слоновой,

Маны, однако, из них только лживые сны высылают».