- Валера любит фотографироваться, - тихо пояснила мать, когда я перелистывал толстые картонные страницы. - Одно время вообще только этим и занимался.
На всех снимках красовался вальяжный и значительный Валерий Федорович в окружении легкомысленного вида девиц или преданных сотоварищей. Разнообразия он, похоже, не признавал.
Между альбомами затесалась общая тетрадь в зеленом переплете. Я раскрыл первые страницы.
'20 февраля на большой перемене Большаков сказал, что Алехина дура. Слышали Минеева и Дозорцева'.
Что это такое? Я бегло просмотрел все девяносто шесть листов.
'Громов курил в туалете… На вечере Зайцева и Китаев заперлись в пустом классе и целовались… Фаина целый урок просидела в спортзале с физруком, домой пошли вместе… Ермолай рассказывал, что в шестьдесят втором украл кольцо из комиссионки на Ворошиловском… Вершикова получала товар у Нюськи, продавала в 'Комфорте', часть через Марочникову сдавала в 'Фиалке'… Шах говорил про Семена Федотовича, кличка Полковник, который миллионами ворочает…'
Сплетни, слухи, обрывки подслушанных разговоров записаны аккуратным почерком, разными чернилами, очевидно в соответствии с какой-то системой классификации. На последних страницах в основном мелькают фамилии Вершиковой и Марочниковой.
- Пиши, - сказал я ведущему протокол Петру. - Тетрадь в зеленой обложке девяноетошестилистовая, на первой странице фраза '5 сентября Воронов прогулял химию, ходил в кино на 'Великолепную семерку', последняя запись: 'После Нового года Шах показывал Вершиковой камни, в скобках - бриллианты, вопросительный знак, она, дура, не определила - какие и на какую сумму. Где они сейчас?'
Золотов-старший никак не комментировал находку, глянув на его застывшее напряженное лицо, я не стал класть тетрадь на стол, а дал держать участковому.
В нижнем ящике секретера под ворохом всякого хлама лежал плоский, завернутый в ватман пакет. Когда я его развернул, с глянцевых листов ударили в глаза розовые груди, колени, ягодицы… Те самые журналы, о которых говорил Золотов. Рядом - красная пачка из-под фотобумаги. Ну-ка, посмотрим…
Вот сволочь! Я бросил пачку обратно. Еще один из многочисленных крючков, которыми он держал своих подруг. Веселая вечеринка, 'заморская' выпивка, 'финская' банька, оргии на манер древнего Рима плюс увлечение фотографией и скрытая камера.
- Что там? - полюбопытствовал участковый.
- Фотографии в пачке, опечатанные на месте обыска печатью следователя и скрепленные подписями понятых, - продиктовал я Петру, заклеивая пакет и опечатывая бумажную бандерольку. - Распишитесь вот здесь.
- Делать нечего, вот и забирают все подряд, - снова подал голос Золотов-старший. - Ничего, сейчас я сяду и напишу везде, куда надо.
Он брюзжал до тех пор, пока из шифоньера в гостиной я не извлек толстую амбарную книгу, прошитую, с тщательно пронумерованными страницами.
'Мамонов вернулся из командировки семнадцатого, а на работу вышел двадцатого, билет выпросил на вокзале… Черноплавский выписал материальную помощь Ивашиной, деньги она отдала ему на угощение комиссии из министерства… После субботника Черноплавский с Мамоновым заперлись в кабинете, вышли навеселе, за углом к ним в машину села Ивашина…'
Опять досье для доносов! В отличие от сына Золотов-старший не разбрасывался: выдернутые из жизни факты и фактики выстраивались целенаправленно и били в одну точку. Ну и семейка!
- На каком основании забираете мои документы? - сипло выдавил Золотов-старший. - Это записи о непорядках в нашем учреждении, перечень злоупотреблений некоторых должностных лиц. Разве советский человек должен мириться с подобными явлениями? Или вы не одобряете гражданской активности простых тружеников?
- Активность мы одобряем и очень приветствуем, - я качнул на ладони увесистый гроссбух. - А потому тщательно изучим ваши записи и примем нужные меры.
Я сложил в портфель изъятые вещи, взял изготовленный Петром под диктовку протокол.
- А если оснований для вмешательства прокуратуры не окажется, направим ваш труд в коллектив…
У Золотова обмякло лицо, и он безвольно опустился на стул.
- Потому что накопление недостатков вовсе не признак гражданской активности. Их надо выносить на обсуждение общественности, давать оценку и устранять. Так?
Я поймал себя на мысли, что перенял нравоучительные интонации прокурора.
Золотов ничего не ответил. Подписывать протокол он не стал, по моей просьбе это сделала супруга, покосившись предварительно на главу семьи и не получив явно выраженного запрета.
В гулком опрятном подъезде молчавший до сих пор участковый обрел дар речи:
- Ну и динозавр на моей территории живет! Я сюда и не заходил никогда - профессорский дом, ни жалоб, ни заявлений. Да и боязно как-то ученых беспокоить… - Он смущенно улыбнулся и, очевидно, чтобы скрыть смущение, спросил: - Этот на ученого не похож… Небось сынок? - И ответил сам себе: - Наверняка! Такие всю жизнь в детках ходят, папашиным авторитетом живут… Надо записать: Золотов, квартира пятьдесят два. - Он полез было в планшетку, но тут же одумался. - Какой толк - не пьяница, не скандалист. А сутяжниками и кляузниками милиция не занимается.
Мы прошли по зеленому двору, искореженному свежевырытой траншеей, через высокую арку вышли на оживленную улицу.
Справа, у булочной, стоял мощный зеленый 'Урал' с коляской.
- Могу подбросить до отдела, - предложил участковый.
Как раз кстати. Дав практикантам задание изучить изъятые 'досье' и выбрать факты, представляющие интерес для следствия, я первый раз в жизни прокатился по центральной улице города в коляске милицейского мотоцикла.
В райотделе царило дневное затишье, особенно ощущаемое в дежурной части. На стуле у входа сидел один-единственный человек - ресторанный спутник Золотова.
- Добрый день, Эдик!
Он поднял голову.
- Так это вы на меня опера натравили? А чего я такого сделал?
- Пойдем, поговорим, - я пригласил его в комнату для допросов - крохотный, с голыми стенами и зарешеченным матовым окном кабинетик: стол, два стула и телефон.
- Для начала познакомимся, а потом вы расскажете о себе, - я представился.
- Гришаков, - буркнул Эдик.
Из путаного и туманного рассказа, который приходилось многократно уточнять, можно было понять, что Гришаков всю жизнь работал в торговле, выдвинулся до замдиректора магазина, тут Золотов не соврал, но потом пал жертвой интриг, уволился и последние полгода 'временно не работает', существуя на скромные сбережения и добиваясь восстановления справедливости.
- Вы знаете, где ваш друг Золотев? - мягко поинтересовался я.
Гришаков напряженно улыбнулся.
- Не знаю. И почему сразу 'друг'? Мало ли у меня знакомых?
- Он здесь, рядом, - я постучал ручкой по стене. - В комнате для задержанных.
- А я при чем? Чего ко мне пристали? - почти выкрикнул Эдик.
- Потому что вы могли оказаться на его месте.
- За что? Объясните, что я сделал!
Нервы у него были не в порядке. Судя по красным прожилкам на носу, темным мешкам под глазами и дрожащим пальцам, причиной тому являлось запойное пьянство.
- В ресторане я вас не узнал, - не обращая внимания на истерические вопросы, продолжал я. - Хотя и тогда голос показался знакомым.
- А вы чего, меня раньше видели или слышали?
- И видел, и слышал. На даче. По телефону с вами говорил, потом в окно смотрел, как идете со станции. Но так и не дождался. Куда делись-то? Мы и вокруг все осмотрели.
- Хочу иду, хочу не иду, - растерянно буркнул он.
- Кстати, та вещь, за которой вас посылали, и послужила основанием к задержанию Золотова.
