остальными, светскими и интеллигентными женщинами, но она еще не совсем представляла себе, что именно она должна делать, и держалась немного принужденно, присматриваясь и жадно запоминая, как ведет себя Ольга и что говорит Ирина, о которой она слышала, что та очень умна.
— Да, — неизвестно чему радуясь, подмигнул Лев Владимирович. — Деловые люди стали. У всех дела!
— Перестаньте! — воскликнула Ольга. — Они, быть может, зашли к Алешкиной хозяйке. Там девочка больна, — прибавила она боязливо, с тем выражением, с каким могла бы сказать это Таня.
Возможно, это было у нее подсознательное: ей все время хотелось спросить, почему они пришли одни, раз она знала, что они должны приехать с Таней. Наконец она не выдержала:
— Ну а как ваша поездка? Как святой человек?
— Ты о ком? — холодно спросил Мелик.
— Да о вашем, как его? отец Владимир Шапиро, так, что ли?
— Отец Владимир Алексеев, — надменно поправил Мелик.
— Все одно, — дерзко сказала Ольга. — Как его паства, все разбредается?
— Нет, не разбредается.
— Ну а тебе как? — не унимаясь, обратилась она к Вирхову.
Тот повертел в руке стакан с водкой.
— Я как-то не составил себе ясного мнения, — промямлил он. — Ничего, милый человек, — постарался он произнести насколько можно непринужденней.
Они выпили. Вирхов заглянул в кастрюлю; там на дне были остатки как будто уже прокисшего супа. Он не стал есть и отломил хлеба.
— А я, — начал Григорий с необыкновенно глубоким и сильным выражением, какое у него иногда бывало, — я не ве'рю, что священник русской П'равославной Це'ркви (…) вполне чист. Когда я стою в це'ркви, я пытаюсь заставить себя не думать, но последнее время не могу. Я знаю, что сошествие Духа Святого может быть независимо от земных дел, что орудием Святого Духа может стать последний каторжник… но для себя, когда я вижу эти довольные сытые лица, я не могу не сомневаться. Как могут эти люди общаться в своей Пат'риа'рхии с явными агентами КГБ, а потом совершать таинства?! Не теряют ли от этого таинства силу?! Ну вот скажи, — обернулся он к Мелику, — с канонической точки зрения таинства не теряют силу от того, кто их совершает?
— Это сложный вопрос, — ответил Мелик, — но если священник рукоположен по чину, то есть если рукоположение совершено прежде всего лицом, которое само обладает на это правом в силу апостольской преемственности, а вновь рукоположенный не нарушил ничем…
Григорий, не дослушав, махнул рукой:
— Не нарушил ничем! — он передернулся от отвращения и с ненавистью посмотрел на Мелика, собираясь еще что-то сказать; потом передумал и отвернулся, прикрыв глаза большими веками.
— Но тут дело, по-видимому, в том, — попыталась помирить их Ольга, — что мы все равно должны поддерживать эту Церковь, потому что, помимо нее, у нас нет ничего другого. Если мы хотим, конечно, чтобы все это (…).
Григорий секунду или две смотрел на нее неподвижным безумным взглядом, потом вскочил так, что она отшатнулась.
— Вот это и есть ложь, ло-о-жь! — завопил он истошным голосом. — Это самое страшное, что может быть, потому что мы этим обманываем себя! Мы договорились между собою что это так, мы приняли это условно, из внешних соображений, которые не имеют к религии никакого отношения! Это как сейчас в Из'раиле. Они тоже приняли это. Во имя интересов государства они согласились считать, что ве'рят в Бога!
— Ты-то откуда знаешь, согласились или нет? — спросил Лев Владимирович.
— Я знаю! — гневно крикнул Григорий. — Вон Алексей получил письмо от Фельштейна.
— Это какой Фельштейн? Тот самый?
— Из Таллина. Который играл с Алешкой на скрипке, — объяснила Ольга, — математик. Помнишь?
— Он уехал? — поразился Лев Владимирович. — Я не знал. Где же он сейчас?
— В Иерусалиме.
Григорий вымолвил это с трудом, как бы стыдясь заранее, что сам он все еще не там, и зная, что Лев Владимирович не упустит случая пройтись на его счет.
— Замечательно! — и в самом деле восхитился Лев Владимирович. — Вот видишь, и тебе надо ехать туда, а не валять дурака. Давно бы уже все там были, а вы все только языком мелете. Да, — вспомнил он. — Письмо. Так о чем же он пишет?
Григорий не ответил. — Ну все же.
Григорий с тоскою поднял круглые глаза, в которых постепенно, по мере того как он их подымал, разгоралось негодование:
— Он пишет, что был у Стены Плача… — У Стены Плача? Великолепно!
— …И стоял там на коленях, и молился.
— Так что ж в этом плохого? — удивился Лев Владимирович, окончательно с барскими или, вернее, актерскими интонациями.
— Плохого? — опять возвысил голос Григорий. — А плохого то, что ведь он не верит в Бога. Да, не верит! Ведь когда он был здесь, он смеялся над нами! Он гово'рил: «Неужели вы это серьезно?» Он говорил: «Неужели вы думаете, что это кому-нибудь сейчас нужно?» Так почему же он сейчас пишет «Х'рани вас Бог»? Какое он имеет на это право?
— Так, может, он обратился, — сказал Мелик.
— Да, это не доказательство, — согласился Лев Владимирович. — Подумаешь, вчера не верил, сегодня раскаялся и поверил.
— Нет, я знаю, что нет! — отрезал Григорий. — Я знаю его хорошо! П'росто, поехав туда, он согласился, как и все остальные, считать, что нужно думать так, а не иначе, нужно принять этот образ мыслей. Во имя победы, во имя единства государства… Но это не имеет ничего общего с Богом!
Остальные пожали плечами, и Мелик налил еще по одной. Снаружи хлопнула дверь, из сеней раздались по дому топот и шарканье неверных шагов.
— Это именинник, давайте выпьем скорее, — предложил Мелик.
В кухоньке послышался плеск воды и возня: именинник приставал к Ирине.
— Пойди, оттащи его, — сказал Лев Владимирович Вирхову.
Но Ирина уже сама выпроваживала того, толкая в спину, пока он не очутился на пороге комнаты. Мотая головой на слабой жирной шее, он попытался удержаться, схватившись за косяк, но она протолкнула его дальше на середину.
— Она очень строга, — сказал он, пуская пузыри толстыми ярко-красными на бледном опухшем лице губами. — Интересно, ко всем или только ко мне? Мне почему-то показалось… — Он, однако, не кончил, заметив Мелика и Вирхова.
— А, и вы здесь? П'рек'расно, п'рек'расно. — (Он передразнивал Григория.)
Он начал стаскивать пальто, его занесло в сторону, к кушетке, и он тяжело рухнул на нее, по счастью, мимо мальчика.
Увидя его, он еще раз пьяно удивился и закричал капризно:
— Эй, мальчик… как тебя там? Г'риша, Миша, ну-ка сними с меня ботинки!
Сергей передернулся. Мальчик по-прежнему мрачно, не обращая внимания на именинника, сполз с кушетки и сел, скрестив ноги, на полу, на куче затрепанных детских книжек, сваленных тут же.
— А где Алексей с Борисом? — спросил Лев Владимирович.
— Алексей пошел к своим бывшим хозяевам. Очень он им нужен! Он скоро придет. — Именинник попытался лечь ровно, но чуть не упал. — Я не мог там находиться. Там, по-моему, еще грязнее. Безобразие. Хозяин смотрел на него волком. Все местные, по-моему, нас ненавидят. В магазине нас чуть не убили. Да, да, вступилась продавщица. Я уже думал, конец. П'остая русская женщина.
— А где Борис, в правлении, в сельсовете? — поинтересовался Лев Владимирович.
— Ну их всех к че'рту, — сказал Григорий, придвигаясь к Вирхову. — Нет, ты послушай, я не прав?
