Входя следом за полковником в трактир, Шарп придержал повешенную на место штору. В зале коромыслом висел табачный дым. Личный состав винного батальона был выкошен начисто, а сменившее его бренди с удовольствием пили лишь младшие офицеры. Сэр Огастес хмурился. Дюко блекло сиял.
Дюбретон подпортил ему настроение:
– Прохлопали вы, Дюко, «La Aguja». Я приглашал её сюда, но она сослалась на усталость.
Гаденько скалясь, Дюко впился взглядом в Шарпа и сделал неприличный жест: указательный палец правой кисти демонстративно ввёл несколько раз в кольцо, сложенное из большого и указательного пальцев левой:
– «La Aguja», говорите? Игла. Чтож, у нас всегда найдётся, что в иглу вдеть.
Палаш вылетел из ножен так стремительно, что даже Дюбретон, стоящий локоть в локоть с Шарпом, не успел отреагировать. Пламя свечей блеснуло на стали, Шарп перегнулся через стол, и клинок застыл у переносицы Дюко:
– Не повторите ли, майор?
Разговоры смолкли. Сэр Огастес взвизгнул:
– Шарп!
Дюко не шевелился. Тонкая жилка пульсировала под изъязвлённой оспинами щекой:
– Она – заклятый враг моей родины.
– Повторите своё утверждение или дадите мне сатисфакцию?
Дюко презрительно процедил:
– Вы – дурак, майор Шарп, коль полагаете, что я буду драться с вами на дуэли!
– Дурак тот, кто, будучи слишком труслив для поединка, сам на него нарывается. Я жду извинений.
Дюбретон заговорил по-французски. Шарп предположил, что полковник приказывает рябому не дурить, а просить прощения. Дюко пожал плечами и нехотя произнёс:
– В моём лексиконе нет слов достаточно мерзких, чтобы выразить моё мнение о «La Aguja», но вас, мсье, я оскорбить не намеревался. Сожалею.
Шарп недобро прищурился. Извинения были неполными и возмутительными. Палаш вновь пришёл в движение. На этот раз Дюко не сплоховал. Лезвие, чиркнувшее француза по левой брови, сбило с его носа очки, но майор подхватил их. Водрузить их обратно ему помешал палаш, остановивший на полпути руку.
– Решил помочь вам взглянуть на это иначе. Без очков.
Дюко близоруко моргал:
– Приношу вам свои извинения, мсье.
– Проблематично вдевать что-либо в иголку с таким слабым зрением, Дюко.
Тяжёлый клинок ткнулся в линзу. Она треснула и посыпалась.
– На память.
За первым стеклом последовало второе. Шарп выпрямился и спрятал палаш.
– Шарп! – Фартингдейл неверяще пялился на разбитые очки. Дюко понадобится не одна неделя, чтобы выписать замену.
– Браво, сэр! – захмелевший Гарри Прайс был всецело на стороне командира. Французские офицеры, не скрывавшие нелюбви к рябому выскочке, тоже одобрительно ухмылялись.
Дюбретон церемонно обратился к негодующему сэру Огастесу:
– Майор Шарп вёл себя сдержанно и достойно. Прискорбно, что я не могу сказать того же о моём подчинённом. Прошу прощения за его пьяную выходку.
Дюко вспыхнул. Речь полковника дважды чувствительно задела его самолюбие. Во-первых, он не был пьян, а, во-вторых, не признавал над собой власти Дюбретона. Опасная гадина, подумал Шарп. Такие, как он, обид не забывают, лелея их долгие годы.
Дюбретон сел, сбил пепел с сигары в тарелку:
– Так каково же ваше решение, сэр Огастес?
Фартингдейл поправил бинт, частично скрытый гривой седых волос и нервно сказал:
– Давайте проясним, вы просите нас уйти из долины завтра в девять часов утра, верно?
– Верно.
– После чего вы подорвёте сторожевую башню и тоже вернётесь в расположение своей армии?
– Да.
Дюбретон плеснул себе бренди и предложил бутылку Шарпу. Стрелок отрицательно мотнул головой. Выпустив струйку дыма, поинтересовался:
– Почему вы хотите, чтобы мы убрались из долины до взрыва башни? Что мешает нам наблюдать за ним из форта?
Дюбретон испытующе смотрел на Шарпа, будто спрашивал: что тебе известно, приятель? От необходимости отвечать француза избавил Фартингдейл:
– Похвальная рассудительность, майор, но полковник Дюбретон уже разъяснил причины, по которым нам не следует здесь задерживаться.
Дюбретон тщательно взвешивал каждое слово, не сводя с Шарпа глаз:
– Видите ли, майор, за нами идут ещё три полка пехоты. Новички, вчерашние рекруты. Натаскиваем их «в поле». Ваша компания мне приятна, но, поймите меня правильно, такое скопление войск в маленькой долине чревато непредсказуемыми последствиями.
Дюбретон не зря приоткрыл карты. Он точно просчитал Фартингдейла. Численное превосходство французов действовало на того завораживающе, лишая мужества. Шарп откинулся назад:
– А зачем взрывать сторожевую башню?
– У меня приказ.
– Странный приказ.
Дюбретон пояснил:
– Башней пользуются партизаны. Для нас это имеет значение.
Шарп стряхнул пепел прямо на пол. За стеной смеялись дамы.
– С самого начала войны здешние холмы не имели значения ни для нас, ни для партизан, ни для вас, и вдруг всё изменилось. Император посылает четыре доблестных полка пехоты, чтобы, невзирая на потери, во что бы то ни стало, стереть с лица земли древнюю развалину. Её существование угрожает судьбе Франции?
– Не паясничайте, Шарп! – Фартингдейл поджёг собственную сигару, толще и длиннее, чем у Дюбретона, – Если французы хотят выставить себя идиотами, взрывая какую-то башню, не наше дело им препятствовать!
– Сэр, возможно, для вас будет внове моё сообщение, но наша армия высадилась на Пиренейском полуострове как раз для того, чтобы препятствовать французам. – отрезал Шарп.
– Избавьте меня от вашей иронии, майор! – Фартингдейл поправил повязку на голове, – Полковник Дюбретон дал слово. Они взрывают башню и направляются к себе. В конфронтации нет нужды. Вы, может, и желаете сражаться, но моё задание выполнено. Я разгромил Потофе, пленил дезертиров и приказываю возвращаться назад!
Шарп презрительно хмыкнул. Какие громкие слова для человека, пересидевшего атаку в лазарете. Стрелок выпустил струйку дыма в потолок:
– Полковник Дюбретон, вы действительно, взорвав башню, отправитесь к себе?
– Я дал слово.
– Ваши подразделения относятся к так называемой «португальской» группе войск, да? Где же у «португальской» группы войск находится это «к себе»?
Молчание. Шарп попал в точку. Французские силы в западной Испании были поделены на три части, официально именуемые «Армией Севера», «Армия Центра» и «Армией Португалии». Давая слово, Дюбретон нисколько не рисковал честью, ведь «к себе» для него и означало «в Португалию».
Глядя на сэра Огастеса, французский полковник холодно отчеканил:
– У меня четыре полка пехоты в одном дневном переходе отсюда. У меня приказ. Глупый он или нет, но я приступлю к его исполнению ровно в девять утра вне зависимости от того, будете вы здесь или нет.
Дюбретон видел сэра Огастеса насквозь. Богатое воображение нарисовало Фартингдейлу ужасающую картину сотен французских штыков, выныривающих из порохового дыма, и сэр Огастес сломался:
